Перо и маузер - [79]

У Алексиса путались мысли. Чтобы привести их в порядок, он произнес запомнившиеся ему слова из Коммунистического манифеста, который он слышал на одном собрании, а потом снова заговорил своими словами:

— К вечеру я уйду, пусть сами встречают своих белых. Как только увидел вас, сразу решил — пойду с вами. Правильно?

— Что ж ты так долго раздумывал? Другие уж давно ушли, — сказал Уга.

Алексис словно не слышал. Накинув пиджак, он продолжал:

— Хорошо еще, что вы сейчас заехали сюда, а то попали бы в лапы к белым. Как ты считаешь, ведь несправедливо же, чтобы наша армия умирала с голоду, батраки работали день и ночь, а хозяин твердил и твердил бы: «Нет ничего! Нет ничего!»

— Само собой, это несправедливо, — не задумываясь, подтвердил Уга.

Ешка и Крыш вышли во двор, а хозяин, размахйвая руками, показывал им на клеть.

Уга тоже шагнул к двери.

— А ты, брат, собирайся, если надумал.— на ходу бросил он Алексису.

— Да и вы не задерживайтесь, а то поздно будет,— сказал Алексис.— В клети ничего не найдете,’одни семена. Все попрятано, а где — не знаю.

Они вышли в темные сени, дверь с шумом захлопнулась за ними.

Хлопнула вторая дверь. Уга поспешил к саням. Алексис постоял в дверях, припоминая события прошедших дней. Потом провел рукой по лицу.

Значит, это позади. Теперь уже ничего не изменишь... Тайник обнаружат, и хозяин быстро смекнет, кто виновник. И тогда его не только выгонят на мороз, но и вздернут, пожалуй. Алексис стал взбираться по лестнице на чердак. Под его тяжелыми шагами потолок задрожал, бычьи пузыри закачались, словно собираясь улететь, а из связок лука посыпались луковицы.

Выходя из дому, он столкнулся в дверях с хозяйкой. Она с удивлением посмотрела на Алексиса, нарядившегося, как на праздник,— кирзовые сапоги, полушубок, ушанка, в руках узелок.

— Ухожу я. А здесь только одежда — пока у вас работал, порвалась,— сказал он и потряс узелком.

Хозяйка что-то умильно забормотала, но Алексис не слушал ее.

Он вышел из дому и зашагал по заснеженной аллее к большаку.

В #лети действительно не было никаких припасов. Не хватало даже до нормы.

Хозяин не из бедных, земля здесь хорошая, значит, хлеб должен быть — это Ешка отлично понимал. Но чтобы найти его, надо время. Одних стогов сена не меньше трех, гумно, ток, хлеб, огромные кучи хвороста... Хозяин нарочно медлил, ждал наступления темноты: тогда волей-неволей пришлось бы ограничиться осмотром клети. Поглаживая бороду, он словно скрывал под ней хитрую усмешку: руки, мол, у вас коротки.

Действительно, что делать? Солнце уже над самыми верхушками деревьев. Перерывать все кучи хвороста, стога, чердаки и хлев немыслимо.

— Может, на ночь останемся? — спросил Криш.

— Это как вам угодно! На конюшне лошадям места хватит, — с готовностью ответил хозяин.

— Не нужна нам твоя конюшня! — проворчал Ешка.

Что же'делать? Хозяин не сознается. Добрый, услужливый, но хлеба у него не выпросишь. А руки о него марать никому не хочется.

— Ну что, нет так нет,— сказал наконец Уга.— Раз не показываешь, где припрятал, будем искать сами! Но тогда уж жалости не жди. Что найдем — все наше.

— Ваше дело. Ищите, если не верите, — с фальшивым смирением произнес хозяин, но глаза у него блестели хитроватой усмешкой.

— Начнем по порядку: гумно, хлев, стога соломы.

Стрелки устали. Не к добру, видно, заехали они в этот дом. Но и уезжать посрамленными, не солоно хлебавши, не хотелось. Вдруг что-нибудь удастся обнаружить?

На гумне было пусто. Ткнули в кучу соломы, что лежала в углу, в мякину. А дальше голый потолок, стены. Здесь нечего было задерживаться.

Когда ворота уже закрыли и товарищи поспешили дальше, Уга наткнулся на сметенные в кучу высевки под низкими задворками. Проходя мимо, он .нагнулся и пошарил рукой. Нащупал угол мешка:

— Эй, ребята, тут что-то есть!

Уга и Крит принялись разгребать высевки. Восемь мешков, набитых доверху. Когда Ешка развязал один из них, на руку полилось тяжелое золотое зерно. Пшеница!

Хозяин стоял в стороне, не зная что делать. Но никому не хотелось смотреть на него. Ешка что-то написал, вынул из кармана печать, подышал на нее и прихлопнул. Потом молча сунул хозяину в руки. И сани,⁴ груженные мешками, поскрипывая, выехали за ворота.

А хозяин бросился в комнату:

— Ну, Лексис, теперь ты у меня попляшешь.

А Лексис уже дожидался обоза на дороге.

Солнце село, на поля опустились сумерки. С хутора доносился лай собак.

Выстрелы становились все слышней, видимо, за последние два дня фронт придвинулся. А дорога шла в сторону фронта. Легко можно было оказаться в тылу у белых или натолкнуться на их посты.

Но сворачивать с большака не хотелось. Дорога ровная, как стол, под гору лошади еле удерживали стремительно катившиеся сани. Через два часа должны быть Вишни. А если свернешь с тяжело нагруженными санями на занесенные снегом проселочные дороги — лошадей уморишь, а то и накрепко застрянешь.

Ешка придержал лошадей и окликнул остальных. Нужно вместе решать, как быть дальше.

Вышел месяц. Большак сверкал, как замерзшая речка, под полозьями громко поскрипывал снег. Дорога шла по пустынному месту: ни пригорка, ни кустика, ни домика. Любую тень заметишь издалека, так что незаметно напасть на отряд невозможно. Скорее бы до наступления полной темноты проехать эту равнину. Прежде чем въехать в лес, надо дать передохнуть лошадям, чтобы в случае нападения они могли вывезти. А за лесом на несколько верст тянется равнина, дальше видны сосны русского кладбища. За ними же до Вишней рукой подать, версты две-три, не больше. Так думал Ешка.