Пернатый змей - [5]

Ей чуть не стало дурно. Она пришла посмотреть галантное представление. За него она заплатила. А вместо этого — человеческие трусость и зверство, запах крови и тошнотворная вонь распоротых внутренностей! Она отвернулась от арены.

Когда она вновь взглянула на арену, то увидела, как лошадь слепо бредет, еле переставляя ноги, а окровавленные кишки бьются о ее ноги.

И снова Кэт, потрясенная увиденным, едва не потеряла сознание. Она услышала сбивчивые редкие хлопки на трибунах. А поляк, которому Оуэн представил ее, наклонился и сказал ей на ужасном английском:

— Да, мисс Лесли, вы видите Жизнь! Теперь вам будет о чем рассказать в своих письмах в Англию.

Она с неприязнью взглянула на его болезненного цвета физиономию и пожелала, чтобы Оуэн больше не знакомил ее с подобными отвратительными личностями.

Она повернулась к Оуэну. Нос у него словно заострился от любопытства, как у мальчишки, который, пусть его стошнит, но смотрит во все глаза на бойню, зная, что ему это запрещено.

Виллиерс — молодое поколение — смотрел напряженно и отстранение, впечатленный происходящим. Его бы даже не затошнило. Он просто испытывал возбуждение, не затрагивавшее чувств, холодное и рассудочное, но очень сильное.

А Кэт захлестывала ненависть к этому свойству американского характера, бездушно и беспринципно падкого на все, что из ряда вон.

— Почему же лошадь стояла на месте? Почему не убежала от быка? — с отвращением отворачиваясь, спросила она Оуэна.

— Разве не видишь? Она в шорах, — ответил он.

— Но могла же она почуять быка?

— Видимо, не могла… Сюда приводят древних кляч, чтобы они нашли здесь свой конец… Знаю, это ужасно, но это часть игры.

Как Кэт ненавидела фразы вроде этой: «часть игры». Что бы под этим ни подразумевалось! Она чувствовала себя оскорбленной, раздавленной человеческой низостью, малодушием двуногих. В этой демонстрации «храбрости» она не видела ничего, кроме неприкрытого малодушия. Благородные чувства, которые в ней воспитывали, и природная гордость были уязвлены.

Служители привели арену в порядок, подсыпали свежего песку. Тореадоры играли с быком, взмахивая своими дурацкими плащами. А животное с алой кровоточащей раной на плече дурацки скакало и бегало от одной красной тряпки к другой.

Впервые бык показался ей глупым. Она всегда боялась быков, испытывала перед ними страх, смешанный с благоговением, которое в ней вызывал громадный зверь Митры^{3}. А теперь она видела, как он глуп, несмотря на свои длинные рога и мужественную мощь. Слепо и глупо он раз за разом бросался на тряпку, и тореадоры, похожие на толстобедрых девиц, рисуясь, изящными движениями уклонялись от него. Возможно, это требовало умения и смелости, но выглядело это нелепо.

Слепо и безрассудно бык, опустив рога, бросался на красную тряпку только потому, что ею махали перед ним.

— Бросайся на человека, идиот! — в полный голос сказала Кэт, потеряв терпение. — Бросайся на человека, а не на плащ.

— Они никогда этого не делают, любопытно, не правда ли?! — заметил Виллиерс с научным интересом. — Говорят, ни один тореадор не выйдет против коровы, потому что корова всегда бросается на него, а не на плащ. Если бы бык вел себя иначе, не было бы никаких коррид. Только представьте себе!

Вскоре ей все это наскучило. Наскучило смотреть на проворность тореадоров и на все их трюки. Даже когда один из бандерильерос привстал на цыпочках, подняв руки и выставив крутой зад, и вонзил сверху две бритвенно острых нарядных бандерильи в плечо быка, точно и резко, Кэт не испытала восторга. К тому же одна из бандерилий упала, и бык помчался с другой, раскачивающейся в новой кровавой ране.

Теперь бык всерьез вознамерился убежать. Он снова быстро прыгнул через деревянный барьер в проход, где стояли помощники тореадоров. Те, таким же образом, — на арену. Бык побежал по проходу, потом ловко прыгнул обратно на арену. Помощники — обратно в проход. Бык потрусил вдоль арены, не обращая внимания на тореадоров, и в очередной раз скакнул в проход. Тут же в обратную сторону прыгнули помощники.

Кэт стало смешно, как эти ничтожества прыгают туда и обратно, спасая свою жизнь.

Бык вновь был на арене и бестолково носился от одного плаща к другому. Бандерильеро готовился вонзить в него еще две бандерильи. Но прежде величественно двинулся вперед другой пикадор на дряхлой лошади в шорах. Бык оставил его и бандерильеро без внимания и вновь трусцой побежал по арене, словно все время что-то искал, возбужденно что-то искал. Потом остановился и стал бить копытом в песок. Тореадор шагнул к нему и взмахнул плащом. Бык взлетел в прыжке, хвост торчком, и поддел рогами — красную тряпку, разумеется. Тореадор с женской грацией сделал пируэт на месте, затем шагнул и занял новую позицию. Очаровательно!

Бык, то скача высокими прыжками, то роя землю копытом, оказался возле храброго пикадора. Храбрый пикадор подал вперед свою клячу, наклонился и ткнул острием пики быку в плечо. Бык сердито и недоуменно поднял голову. Что за черт!

Он увидел лошадь и всадника. Лошадь стояла, терпеливо понурясь, как лошадь молочника, ожидающая, когда хозяин отнесет молоко и они поплетутся дальше. Она, должно быть, очень удивилась, когда бык чуть подпрыгнул, словно собака, и, мотнут головой, вонзил рога ей в брюхо, опрокинув вместе с всадником, как вешалку.