Пернатый змей - [151]

— Приветствую тебя, Утренняя Звезда! — крикнул Рамон, повернувшись к свету за статуей Кецалькоатля, и поднял правую руку в молитве. Все мужчины повернулись тоже и в едином порыве вскинули правую руку. И тишина Утренней Звезды повисла в церкви.

Ударил барабан Кецалькоатля: стражи медленно вышли, унося тела, завернутые в голубые пелены.

Зазвучал голос Живого Уицилопочтли:

— Кецалькоатль не может смотреть на лица удавленых серых псов. Утренняя Звезда не взойдет над трупами серых псов. Их поглотит огонь.

Затрещали барабаны Уицилопочтли. Рамон продолжал стоять спиной к людям в церкви, рука воздета к Утренней Звезде. Стражи положили трупы удавленных на носилки, накрыли серыми покрывалами и унесли.

Прозвучала труба Уицилопочтли.

Сиприано: Мертвые отправились в дорогу. Кецалькоатль помогает им на самом долгом из всех путей.

— Но серые псы спят в негашеной извести, в медленном погребальном костре. Все кончено.

Рамон уронил руку и повернулся лицом к людям. Все в церкви тоже опустили руки. Прокатилась и смолкла дробь двух барабанов, приглушенная — Кецалькоатля и резкая — Уицилопочтли. Потом два стража, Кецалькоатля и Уицилопочтли, запели:

Бдительность Уицилопочтли

Красный Уицилопочтли

Стоит между днем и ночью.

Золотой Уицилопочтли

Хранит жизнь от смерти, смерть от жизни.

Ни серые псы, ни трусы не пройдут мимо него.

Не проползут предатели,

Достойные, но солгавшие, не проскользнут

Мимо него, из ночи в день.

Храбрые засыпают спокойно,

Верные встречают рассвет,

Мужественные входят

В новый день, мимо Уицилопочтли.

Красный Уицилопочтли

Очищает кровью.

Черный Уицилопочтли —

Это смерть.

Золотой Уицилопочтли —

Освободительный огонь.

Белый Уицилопочтли —

Обмытая кость.

Зеленый Уицилопочтли —

Трава Малинци.

Перед каждой новой строфой стражи Уицилопочтли хлопали по левой ладони правой, окровавленной, рукой и одновременно раздавался ужасающий удар барабанов. Когда песня закончилась, грохот барабанов постепенно замер, как отдаленный гром, отзываясь эхом в сердцах заполнивших церковь людей.

Рамон: Почему рука у тебя красна, Уицилопочтли?

Сиприано: На ней кровь убитых, Брат.

Рамон: Всегда ли ей быть красной?

Сиприано: До тех пор, пока Малинци не принесет чашу с водой.

Прозвучали вместе труба и флейта. Стражи Уицилопочтли погасили одну за другой красные свечи, стражи Кецалькоатля задули голубые свечи. Храм погрузился во тьму, только позади статуи Кецалькоатля горел маленький, но яркий огонек да тлели красные угли на алтаре.

Рамон медленно заговорил:

Мертвые в пути, путь лежит через тьму,

Где светит лишь Утренняя Звезда.

За белизной белизны,

За чернотой темноты,

За ясным днем,

За невыразимо мучительной ночью —

Свет, который питают два сосуда,

С черным маслом и с белым,

Горит у врат.

У врат в тайное тайных,

Где сливаются Дыхание и Источники,

Где мертвые живы, где живые мертвы.

Бездну, которую жизнь не в силах измерить,

Начало и Конец, о которой мы знаем

Лишь то, что она есть, и ее жизнь —

это наши жизнь и смерть.

Все закрывают ладонью глаза

Перед незримым.

Все погружаются в молчание

Перед безмолвием.

В церкви повисла мертвая тишина, все мужчины стояли, прикрыв ладонью глаза.

Пока не ударил гонг и на алтаре зажгли зеленые свечи Малинци. Вновь зазвучал голос Рамона:

Как зеленые свечи Малинци,

Как дерево в новой листве.

Кровавый дождь пролился, впитавшись в землю.

Мертвые завершили свой путь

К звезде.

Уицилопочтли укрыл своим черным плащом

Уснувших.

Когда голубой ветер Кецалькоатля

Мягко веет,

Когда проливается дождь Малинци

И все зеленеет.

Считайте красные зерна огня

Уицилопочтли, о люди.

И развевайте прах.

Ибо живые живут,

А мертвые умерли.

Но пальцы всех соприкасаются

В Утренней Звезде.

Глава XXIV Малинци

Когда женщин не пустили в церковь, Кэт, мрачная и подавленная, отправилась домой. Казнь потрясла ее. Она знала, что Рамон и Сиприано действовали сознательно: они верили в то, что делают, и все заранее продумали. И, как мужчины, они, возможно, были правы.

Только как мужчины. Когда Сиприано сказал: «Мужчина тогда мужчина, когда он больше, чем мужчина», казалось, есть нечто демоническое в этом стремлении возвести мужское начало в абсолют. Что это проявление отстраненной, страшной воли.

И в глубине души она чувствовала отвращение к проявлению этой воли. Но она же и завораживала. Для нее в Сиприано — и в Рамоне — было что-то темное, и манящее, и чарующее. Темная, неумолимая сила, даже страстность мужской воли! Ее странная, мрачная, притягательная красота! Кэт понимала, что находится под ее воздействием.

И в то же время, как это часто бывает в случае с любыми чарами, о полной победе речи не шло. Она была заворожена, однако не сдавалась. Душа ее не могла избавиться от неприятного ощущения легкой тошноты.

Несомненно, Рамон и Сиприано были правы в том, что касалось их самих, их народа и страны. Но она-то, она, в конце концов, была не от этого мира. Не от этой ужасной, первобытной воли, которая, казалось, бьет крыльями в самой атмосфере американского континента. Всегда эта воля, воля, воля, не ведающая жалости или сострадания. Такой была для нее Америка: все Америки. Абсолютной волей!

Воля Божья! Она начала понимать некогда грозный смысл этих слов. В средоточии всего — темная, высшая Воля, шлющая всюду страшные лучи и токи, словно гигантский осьминог, простирающий свои щупальца. И на другом их конце люди, тварные люди, надменные в своей темной власти, отвечающие на Волю волей, как боги или демоны.