Периферийный авторитаризм. Как и куда пришла Россия - [57]

Провинциальный авторитаризм в его российском варианте поступает по-другому: он стремится предъявить всему миру иные, свои собственные правила существования, пребывая в обывательской уверенности, что везде все именно так и устроено – от времен незапамятных и до наших дней, и с перспективой на обозримое будущее. При этом он претендует на безусловное сохранение этих правил в своей провинции, границы которой он определяет произвольно и по собственному усмотрению. «Русский мир» в нашем случае есть не более чем эвфемизм для обозначения такой провинции, простирающейся на все российское историческое пространство.

Вместе с тем возможности «узаконить» эти правила в масштабах всего мира практически отсутствуют.

Да, Россия обладает значительными военными возможностями, особенно если принять во внимание ее ядерный потенциал. Но ее экономические возможности крайне ограничены, несмотря на огромную территорию и природные ресурсы, которые, впрочем, далеко не всегда и не обязательно оборачиваются экономическими преимуществами.

О так называемой «мягкой» или «умной» силе – силе, использующей культурный и интеллектуальный потенциал общества – в нынешней ситуации не может быть и речи. В этом отношении мировая периферия ни при каких условиях не может соревноваться с центром, как и деревня – с городом, а территория массовой нужды – с обществом потребления. Даже пропаганда с использованием современных информационных технологий неэффективна: глобальный информационный мейнстрим она определять неспособна даже в малой степени, оборачиваясь бессмысленной растратой и без того ограниченных ресурсов на строительство воздушных замков и обман собственного населения.

Итог же всех этих усилий предсказать нетрудно. Логика развития провинциального авторитаризма ведет его к увеличивающемуся расхождению с глобальной политикой, к самоизоляции, к замыканию в себе с четкой перспективой коллапса, схлопывания внутрь.

Уход с этой траектории объективно необходим не только российскому обществу в целом, но и его политическому классу, и даже самому российскому авторитаризму, историческая судьба которого в случае продолжения нынешних тенденций может оказаться незавидной. И главный вопрос, ответ на который определит наше будущее, заключается в том, сможет ли российская политическая элита найти и мобилизовать в самой себе достаточные силы, чтобы переломить возобладавшие сегодня тенденции и попытаться заново вписать судьбу страны в мировой контент, найдя там для нее достойное место и перспективу на будущее.

Новый облик российского авторитаризма

Рассматриваемые в совокупности, вышеописанные тренды формируют новый облик российского авторитаризма, который формируется здесь и сейчас как логическое продолжение тех его черт, которые сформировались в предшествующий период, но приобрели новое качество под влиянием ужесточения внешних условий, в первую очередь сужения экономических возможностей.

Это сужение возможностей, в свою очередь, было неизбежным следствием периферийного характера российского капитализма, поскольку общее замедление роста мировой экономики и все более явственный отход ее центра от традиционных отраслей и сфер усложняет условия воспроизводства для экономик капиталистической периферии, к числу которых относится и российская. Не имея возможности и ресурсов для переориентации на сектора, обеспечивающие больший динамизм и щедрую отдачу от затраченных ресурсов, эти экономики сталкиваются с падением собственной эффективности, доходов и возможностей; с ростом неудовлетворенности наиболее энергичных и амбициозных групп населения, которые начинают либо в массовом порядке искать возможности работы за рубежом, либо выражают свое недовольство доступными им способами.

Кроме того, усиление проблем и рост ограничивающих факторов в глобальной экономике ведет к тому, что объективно сокращаются возможности обеспечить каждой из стран необходимые условия для экономического процветания. Это с неизбежностью побуждает более сильных игроков на мировой хозяйственной сцене меньше задумываться о состоянии «периферии» глобального бизнеса, в меньшей степени учитывать ее интересы в мировой политике и международных отношениях.

В случае России эти перемены воспринимаются особенно болезненно, поскольку национальная элита априори оценивает свою роль и свое место выше, чем это делают окружающие. Громко озвучиваемые претензии на большее вызывают у мировых лидеров раздражение; ощущение того, что российский руководитель пытается играть не по правилам, не «по понятиям» (а в случае с присоединением Крыма – и вовсе «беспредельничать»), что становится причиной новых глубоких обид и резких реакций.

Собственно, все это и привело к тому закономерному итогу, что эволюция постсоветской российской автократии пошла по пути замыкания режима «на себя» и усиления в нем тоталитарных черт, а не постепенной конвергенции с западным политическим мейнстримом. При этом следует оговориться, что конвергенция в данном контексте не означает устранение различий, и уж тем более подчинение поведения интересам более сильного. Сходство политических систем, основанных на внутренней политической конкуренции, безусловно, не отменяет конкуренцию внешнюю. Когда сторонников такой конвергенции (а именно она имеется в виду, когда говорят о необходимости «европейского пути», или «европейского выбора» для России) обвиняют в том, что они собираются «лечь под Запад» или «под США», то это не более чем пропагандистская ложь (если речь, конечно, не идет об отдельных маргиналах или откровенно больных людях).