Пережитое - [176]

В 1982 году должна была выйти ее превосходная книга о раннем капитализме в Германии XVI в. Годом раньше, академик Пиотровский, за свои труды в области археологии удостоенный премии в каком-то Гамбургском историческом институте в ФРГ, по условиям премии, кроме денег, получил право направить туда за счет этого института молодого ученого-германиста на год для стажировки. Пиотровский предложил командировать кого-нибудь из нашего института, поскольку требовалось хорошее знание немецкого языка. Выбор Зины пал на Наташу, которая очень не хотела ехать, так как это нарушало ее личные планы (она собиралась замуж). Но Зина со свойственной ей настойчивостью убедила ее поехать в Гамбург, хотя бы на полгода. Сначала родители получали от нее веселые, радостные письма, но после празднования Нового, 1982 года, в компании немецких коллег, тон ее писем переменился, она стала жаловаться на плохое самочувствие, говорить, что хочет вернуться домой. Отец ее, полковник, связался с ней по телефону и почувствовал недоброе — ужасную тревогу Наташи, даже страх и ужас. Он связался с нашим консулом в Гамбурге и попросил его немедленно организовать отъезд дочери в Москву. Тот обещал. О том, что произошло дальше, можно только догадываться по ставшему известным нам ходу событий. На следующий день консул заехал за Наташей в гостиницу, отвез ее в консульство и срочно заказал ей билет на поезд, из чего можно заключить, что он принял всерьез высказанные ею опасения. Однако вместо того, чтобы оставить ее в помещении консульства до отхода поезда и прямо доставить на вокзал, он поехал с ней в отель за вещами и остался в машине или вестибюле, пока она сходит за ними в номер. Пока он сидел там в ожидании, произошла трагедия. Наташу выбросили с седьмого этажа на мостовую. При вскрытии обнаружилось, что сначала она была убита или оглушена сильным ударом по затылку. Что произошло, нам так и осталось неизвестно. Почти три недели труп не могли привезти сюда, чтобы похоронить. Никаких сообщений об этом случае нигде не появилось. Конечно, кому-то хорошо известно, кто и зачем убил эту чудную девушку, талантливого молодого ученого. Но даже совершенно убитым горем родителям, у которых не осталось других детей, ничего толком не сообщили. Мы в то время налаживали добрые отношения с ФРГ и, видимо, не хотели подымать шум. Стали говорить, что это сделали афганские террористы, мстящие всем советским за вторжение в Афганистан. Однако то, что она за несколько дней до смерти все время беспокоилась и хотела уехать, не свидетельствует в пользу этой версии.

Еще одно важное событие моей жизни — мой семидесятилетний юбилей. Я не очень хотела его справлять, но мои товарищи и ученики, которых накопилось к этому времени довольно много, настаивали на том, чтобы его устроить. Пришлось подчиниться. Зина тоже хотела отметить мой юбилей, но тут возникло неожиданное «препятствие». Оказалось, что через пять дней после меня должно было исполниться семьдесят лет и А.Н.Чистозвонову, который не собирался его отменять, да и Зина не хотела. Получилось, что отмечать мой юбилей в Институте неудобно, а обоих вместе чествовать нежелательно. Хитроумная Зина решила провести празднование в университете, благо после А.И.Данилова заведование кафедрой перешло к ней. В результате мои товарищи по институту и университету устроили мне на истфаке, где прошла большая часть моей жизни, великолепный, теплый, я бы сказала, ласковый юбилей. Было множество выступлений — от кафедры и сектора, от всех других кафедр университета, от многих вузов и моих учеников, разбросанных по Союзу. Были веселые стихи, рисунки, море цветов. И я как-то оттаяла душой, стало мне снова тепло и даже какая-то радость зашевелилась в душе. Жалко было, что Эльбрус не дожил до этого дня, чтобы порадоваться со мной. Были со мной Леша и Митя, который все это снимал на фото. Потом был чай с пирогами, такой же теплый и приятный. Наверное, это было последнее по-настоящему радостное событие за последние годы моей жизни.

1984 год прошел для меня хорошо, я стала немного приходить в себя, строить какие-то планы. Чувствовала себя хорошо, все хвалили мою книгу, пробудились какие-то новые планы и надежды. Но, как я уже давно знала, человек не должен радоваться и ощущать себя хоть на минуточку счастливым. Но боги ревнивы к человеческому счастью и не терпят его долгого торжества. Это был маленький перерыв, просвет, который судьба мне послала, чтобы вскоре напомнить о себе новыми, еще более горькими бедами.

Первая половина года началась с беды. В феврале или марте 1985 года у Жени — моего самого близкого друга и сестры, случился инсульт. К этому времени она уже разъехалась с первой невесткой и жила в выменянной трехкомнатной квартире с сыном, его второй женой и двухлетней новой внучкой. Жилось ей нелегко: она снова сидела с маленькой девочкой. И видимо, это было ей уже тяжело. Жене шел уже семьдесят второй год, изношенное сердце и старая сердечная аритмия, а главное — тоска по старшей внучке, встречи с которой были ей запрещены прежней невесткой и ее матерью. А Женя так была привязана к девочке. И вот она надорвалась, слегла, потеряла речь и движение в одной стороне тела. Ее нужно было положить в больницу, но дети не дали, стали выхаживать ее дома. Однако дома такую болезнь, как известно, лечить трудно — без капельницы, постоянных уколов. И Жене становилось все хуже. Сначала она была в сознании, хотя и не могла говорить. Леша, очень любивший ее, несмотря на свою вечную занятость, проявил большое внимание, привез хорошего врача, но тот сказал, что болезнь тяжелая и будет прогрессировать, что надо в больницу. А пока шли разговоры об этом, Жене стало хуже. Она потеряла сознание и скончалась через две недели после начала болезни. Горе снова оказалось непомерно большим: ушел друг юности, один из немногих родных людей, с которым я могла всем поделиться, моя старшая, такая разумная, добрая, милая сестра, спутник всей моей жизни, может быть, самый близкий человек из всех, кто оставался. Мне снова пришлось переживать недавно пережитое. И как после смерти Эльбруса я тосковала от ощущения невосполнимой утраты и от сознания своей вины перед ней, что не спасла ее, не отняла у смерти. Все думала о ее жизни, столь трудной, иногда даже мучительной, столь незаслуженно тяжелой для такого прекрасного, достойного во всех отношениях человека. Смерть ее казалась мне особенно нелепой, несправедливой, жестокой.