Переворот [сборник] - [76]

Степенный порядок мехманнавази — гостеприимства — ломался в угоду прибывшим в Лашкарикалай иностранцам — хареджи амрикайи, как считал Шах — американцам.

— С неверными спорить — хлебать навоз, — сказал Шах, вежливо улыбаясь. — Проще бывает их всех поубивать! И это мы сделаем. Сперва разберемся с русскими, потом займемся американцами…

Аманулла смотрел на Шаха с удивлением. Тот, насладившись растерянностью переводчика, предложил:

— Этого кафирам можно не объяснять.

— Начнем? — спросил Роджерс.

— Начинайте, — сказал Аманулла. — Господин амер Шах готов.

— Вы считаете, — спросил Леблан язвительно, — что здесь все готово? Жрать на полу я еще умею, но работать с картами, ползая в доме на брюхе, не хочу!

— Слушайте, — сказал Роджерс, — надеюсь, здесь стол найдется?

Шах, скрывая язвительную усмешку, вышел и отдал распоряжения. Минут через десять два моджахеда внесли в комнату и поставили посередине железную бочку. На нее положили широкий щит, сколоченный из досок. Получилось нечто, напоминающее стол. Роджерс подошел, потрогал щит, проверил его на прочность и лишь потом выложил свои карты, схемы, фотографии.

Шах с интересом и вместе с тем с изрядной долей презрения разглядывал бумажные запасы наемников. Эти переплетения линий и знаков, нанесенные старательными людьми на бумагу, ни о чем ему не говорили, ничего не напоминали. Аллах создал землю, с ее богатством и разнообразием, живой и запоминающейся. Горы Хазараджата, ущелье Гилменда, пересыхающее русло Гардеза, горная чаша озера Навур, проход Хайбера, крутой горб Мамана, подземные галереи кяризов — все это Шах видел, знал, и ему казалось смешной потуга тех, кто делал вид, будто способен на плоском листе отобразить, а потом узреть величие вселенной — джаханы.

Роджерс по мутному взгляду, которым Шах обозревал топографические карты, понял, кто перед ним стоит и как с ним нужно вести разговор.

— Попрошу вас, господин Шах, — сказал Роджерс, — доложите нам обстановку на участке бригады. Подробно и последовательно. Шаг за шагом, которые мы должны будем сделать от Лашкарикалая до горы Маман.

Аманулла старательно перевел слова Роджерса, несколько смягчая их волевое звучание принятыми на Востоке вежливостями. Однако Шах уловил главное — ему приказывали.

Презрительно скривив губы, он ответил:

— У вас, фаренги, дьявольский аппетит. Но вместо того, чтобы жевать самим, вы рассчитываете на чужие зубы. Только так не бывает, господа, чтобы одни жевали, а проглатывали другие. Я думаю, мы сами сумеем разобраться с горой Маман. А вы посмотрите, как мы это сделаем.

Аманулле незачем было выковыривать перец из лепешки, предназначенной англичанину. И он перевел ответ слово в слово: пусть проглотит.

Роджерс на своем веку повидал немало строптивцев и наглецов. Больше того, он был убежден, что все эти азиаты и черные, с которыми ему постоянно приходилось иметь дело, другими и не бывают. Такие понимают только силу и подчиняются одному кнуту. Лучше, если он пожестче и сделан из кожи носорога.

— Скажите этому генералу, Аманулла, — холодно и жестко потребовал Роджерс, — в этой стране я ничего проглатывать не собираюсь. Нам самим предстоит печь хлеб, который предназначен другим. И потому мне наплевать — так и переведите, — наплевать, что думает генерал о тех, кто стоит над ним и над нами в данном случае.

Роджерс полез в карман и вытащил оттуда крупную серебряную монету. На ладони протянул ее Шаху. Тот осторожно, будто нечто горячее, взял ее пальцами за ребро и внимательно вгляделся в арабские письмена, густо покрывавшие обе стороны кружка. Монета, судя по всему, родилась давно и повидала немало, переходя из рук в руки, из кошелька в кошелек. Рассмотрев монету, столь же осторожным движением Шах протянул ее Роджерсу.

— Мне знаком этот знак, уважаемый, — сказал он сдержанно, и было заметно — наглость амера поблекла, слиняла.

— Тогда вам известно, кто попросил меня залезть в ваши горы.

— Да, я понимаю.

— Так вот, — обратился Роджерс к Аманулле, — скажите этому генералу, что мне наплевать, нравится ему наше присутствие здесь или не нравится. Пусть он запомнит на все время, пока мы тут: приз в этой скачке принадлежит не нам, а тем, кто дал мне известный ему знак. Я лишь исполнитель. Поэтому, если здесь будут артачиться, я просто соберусь и уйду отсюда. Мне лишние заботы не нужны. Сменить коня в этом забеге разрешено и доверено. Мы найдем другую бригаду. Так он называет свое воинство? А что будет дальше — пусть сам раскинет мозгами.

Роджерс блефовал: времени на подготовку операции с новыми силами не оставалось. Шах тоже понимал это, но знак, предъявленный этим ангризи, обязывал его к повиновению. Он проглотил слюну, ощутив во рту неприятную соленость.

— Все будет сделано как надо, — сказал Шах, смиряясь, хотя внутри все кипело в бессильной злобе. Откровенное превосходство над ним, которое кафиры высказывали без стеснения каждым жестом и каждым словом, больно било по самолюбию. Сколько он сделал для того, чтобы ощущать себя вольным и независимым. Сколько препятствий убрал с пути, сколько людей смел с земли, когда видел в них угрозу собственной власти, своему растущему величию. И вот выясняется, что все его достижения зыбки и призрачны. Он, амер э лева — командир бригады, который держит в кулаке всю округу, оказывается, обязан подчиняться не только тем, кто его поддерживает оружием и деньгами, но и тем, кто всякий раз приходит сюда к нему с чужой стороны. Значит, это правда, что собака раба должна смирять нрав не только перед своим хозяином, но и перед господами его. Сейчас бы взять и порубить всех этих фаренги, как мастера плова рубят морковку — зардак, прежде чем бросить ее в котел. Порубить бы, да нельзя!