Переводы - [3]

Сжимал ли сердце вам в тисках холодной стали?

Вы, ангел радости, когда-нибудь страдали?

Вы, ангел кротости, знакомы с тайной властью?

С отравой жгучих слез и яростью без сил?

К вам приводила ночь немая из могил

Месть, эту черную назойливую гостью?

Вы, ангел кротости, знакомы с тайной злостью?

Вас, ангел свежести, томила лихорадка?

Вам летним вечером, на солнце у больниц,

В глаза бросались ли те пятна желтых лиц,

Где синих губ дрожит мучительная складка?

Вас, ангел свежести, томила лихорадка?

Вы, ангел прелести, теряли счет морщинам?

Угрозы старости уж леденили вас?

Там в нежной глубине влюбленно-синих глаз

Вы не читали снисхождения к сединам?

Вы, ангел прелести, теряли счет морщинам?

О ангел счастия, и радости, и света!

Бальзама нежных ласк и пламени ланит

Я не прошу у вас, как зябнущий Давид…

Но, если можете, молитесь за поэта

Вы, ангел счастия, и радости, и света!

ПРИВИДЕНИЕ

Ядом взора золотого

Отравлю я сон алькова,

Над тобой немую тьму

Я крылами разойму.

Черным косам в час свиданья

Холод лунного лобзанья,

Руки нежные твои

В кольца цепкие змеи.

А заря зазеленеет,

Ложе ласк обледенеет,

Где твой мертвый гость лежал,

И, еще полна любовью,

Прислоненный к изголовью

Ты увидишь там — кинжал.

СОВЫ

Зеницей нацелясь багровой,

Рядами на черных березах,

Как идолы, старые совы

Застыли в мечтательных позах.

И с места не тронется птица,

Покуда, алея, могила

Не примет останков светила

И мрак над землей не сгустится.

А людям пример их — наука,

Что двигаться лишняя мука,

Что горшее зло — суета,

Что если гоняться за тенью

Кого и заставит мечта,

Безумца карает — Движенье.

ПОГРЕБЕНИЕ ПРОКЛЯТОГО ПОЭТА

Если тело твое христиане,

Сострадая, земле предадут,

Это будет в полночном тумане,

Там, где сорные травы растут.

И когда на немую путину

Выйдут частые звезды дремать,

Там раскинет паук паутину

И змеенышей выведет мать.

По ночам над твоей головою

Не смолкать и волчиному вою.

Будет ведьму там голод долить,

Будут вопли ее раздаваться,

Старичонки в страстях извиваться,

А воришки добычу делить.

СТАРЫЙ КОЛОКОЛ

Я знаю сладкий яд, когда мгновенья тают

И пламя синее узор из дыма вьет,

А тени прошлого так тихо пролетают

Под вальс томительный, что вьюга им поет.

О, я не тот, увы! над кем бессильны годы,

Чье горло медное хранит могучий вой

И, рассекая им безмолвие природы,

Тревожит сон бойцов, как старый часовой.

В моей груди давно есть трещина, я знаю,

И если мрак меня порой не усыпит

И песни нежные слагать я начинаю

Все, насмерть раненный, там будто кто хрипит,

Гора кровавая над ним все вырастает,

А он в сознаньи и недвижно умирает.

СПЛИН

Бывают дни — с землею точно спаян,

Так низок свод небесный, так тяжел,

Тоска в груди проснулась, как хозяин,

И бледный день встает, с похмелья зол,

И целый мир для нас одна темница,

Где лишь мечта надломленным крылом

О грязный свод упрямо хочет биться,

Как нетопырь, в усердии слепом.

Тюремщик-дождь гигантского размера

Задумал нас решеткой окружить,

И пауков народ немой и серый

Под черепа к нам перебрался жить…

И вдруг удар сорвался как безумный,

Колокола завыли и гудят,

И к облакам проклятья их летят

Ватагой злобною и шумной.

И вот… без музыки за серой пеленой

Ряды задвигались… Надежда унывает,

И над ее поникшей головой

Свой черный флаг Мученье развевает.

СЛЕПЫЕ

О, созерцай, душа: весь ужас жизни тут

Разыгран куклами, но в настоящей драме.

Они, как бледные лунатики, идут

И целят в пустоту померкшими шарами.

И странно: впадины, где искры жизни нет,

Всегда глядят наверх, и будто не проронит

Луча небесного внимательный лорнет,

Иль и раздумие слепцу чела не клонит?

А мне, когда их та ж сегодня, что вчера,

Молчанья вечного печальная сестра,

Немая ночь ведет по нашим стогнам шумным

С их похотливою и наглой суетой,

Мне крикнуть хочется — безумному безумным:

«Что может дать, слепцы, вам этот свод пустой?»

ЛЕКОНТ ДЕ ЛИЛЬ

СМЕРТЬ СИГУРДА

Сигурда больше нет, Сигурда покрывает

От ног до головы из шерсти тяжкий плат,

И хладен исполин среди своих палат,

Но кровь горячая палаты заливает.

И тут же, на земле, подруги трех царей:

И безутешная вдова его Гудруна,

И с пленною женой кочующего гунна

Царица дряхлая норманских рыбарей.

И, к телу хладному героя припадая,

Осиротевшие мятутся и вопят,

Но сух и воспален Брингильды тяжкий взгляд,

И на мятущихся глядит она, немая.

Вот косы черные на плечи отвела

Герборга пленная, и молвит: «О царица,

Горька печаль твоя, но с нашей не сравнится:

Еще ребенком я измучена была…

Огни костров лицо мое лизали,

И трупы братние у вражеских стремян

При мне кровавый след вели среди полян,

А свевы черепа их к седлам привязали.

Рабыней горькою я шесть ужасных лет

У свева чистила кровавые доспехи:

На мне горят еще господские утехи

Рубцы его кнута и цепи подлый след».

Герборга кончила. И слышен плач норманки:

«Увы! тоска моя больней твоих оков…

Нет, не узреть очам норманских берегов,

Чужбина горькая пожрет мои останки.

Давно ли сыновей шум моря веселил…

Чуть закипит прибой, как ветер, встрепенутся,

Но кос моих седых уста их не коснутся,

И моет трупы их морей соленый ил…

О жены! Я стара, а в ком моя опора?

В дугу свело меня и ропот сердца стих…

И внуки нежные — мозг из костей моих

Не усладят — увы — слабеющего взора»…

Умолкла старая. И властною рукой

Брингильда тяжкий плат с почившего срывает.