Перевод с подстрочника - [32]

Выйдя наружу и вновь встретившись с Зарой, он спросил её про кошку.

– Кошкам в мечеть можно, – ответила она. – Пророк любил кошек.

Когда они возвращались обратно по аллее, где шла установка стел со стихами, за спиной у них раздался громкий резкий звук, похожий на выстрел. Обернувшись, они успели увидеть, что трос, на котором поднимали очередную стелу, лопнул и она рухнула в клубящееся облако пыли. Пыль рассеялась, но один рабочий не успел выскочить из-под стелы, она упала ему на ноги. Его голоса не было слышно из-за разворачивавшихся рядом бульдозеров, но Олегу был виден раздираемый криком, едва умещавшийся на сером лице рот. Не в силах выбраться из-под громадной плиты, он колотил по ней кулаками. Зара отвернулась, чтобы не смотреть, непроизвольно прижалась к Олегу. Рабочего вытащили из-под стелы уже потерявшим сознание. Двое поддерживали его под мышки, голова свешивалась вниз, ноги волочились по земле. Работы были приостановлены. Печигин и Зара уходили по аллее, в которой наступила тишина.

Прежде чем расстаться с Зарой, Печигин пригласил её в кафе, но она отказалась – у неё ещё были дела в редакции. Олегу домой не хотелось, наступал вечер, лучшее время: жара понемногу спадала, сумерки снимали крышку с кастрюли города, и варившимся в ней заживо людям вместо безжалостно слепящей дневной тверди над головой открывалась синяя глубина неба, откуда сходил к ним ветер, наполняя новой жизнью не только помертвевшую от пекла листву, но и проходивших по улицам женщин, чьи длинные волосы взлетали, а походка делалась легче, так что мужчины, пробуждаясь, в свою очередь, от сонной одури дня, не могли не смотреть им вслед. Печигин зашёл в знакомое кафе на бульваре напротив газетного киоска, на прилавке которого лежала его книга. Он встречал её и во многих других местах, почти везде, где продавались газеты и журналы, вот только ни разу не замечал, чтобы её кто-нибудь покупал. Но на этот раз, ещё раньше, чем задумчивая официантка принесла ему лагман и пиво, он впервые увидел человека, отошедшего от киоска с его сборником в руках. Это был седобородый коштыр в длиннополом халате и юфтевых сапогах, больше похожий на приезжего из района, чем на жителя столицы. Прежде чем убрать книгу в душную глубину чапана, он осторожно перелистал её, скаля в улыбке наполовину беззубый рот и щуря и без того узкие глаза, потом бережно спрятал за пазуху. «Зачем этому старому басмачу мои стихи?! – недоумевал поражённый Печигин. – Что заставило его заплатить за них явно нелегко достающиеся деньги?» Ему хотелось броситься вслед старику, остановить его, расспросить, понять – но было очевидно, что тот знает по-русски от силы несколько слов. В районах, рассказывал Олегу Касымов, русским владеют единицы. А затем, не успел Печигин и до половины выпить свою кружку пива, у ларька остановились две женщины средних лет в длинных шёлковых платьях, малиновом и изумрудно-зелёном, и одна, не переставая болтать со спутницей, обнажая при этом полный рот золотых зубов, тоже купила его сборник. И как ни в чём ни бывало пошла дальше, точно приобрела пучок зелени к ужину. Что рассчитывает узнать из его старых стихов эта по всем признакам обыкновенная коштырская домохозяйка? Что такого для неё важного может он сказать ей?! Он, ровно ничего не понимающий ни в её стране, ни в её жизни? Вместе с изумлением от того, что коштыры, похоже, его действительно читают, вид людей, покупавших его сборник, сгущал начавшую было рассеиваться или, по крайней мере, делаться привычной Печигину непостижимость окружающего. Высокие чинары вскипели на ветру над головой, полнясь слитно шелестящей неизвестной речью, листок с меню, в котором Олег не понимал ни слова, перепорхнул по столу, вздулась пузырём и опала скатерть, пот на лице и под мышками сделался холодным.

И тут он услышал, как кто-то насвистывает знакомую мелодию, не похожую на раздававшуюся отовсюду народную коштырскую музыку, что-то классическое, не то Шуберта, не то Брамса. Это был пожилой уборщик, виденный Олегом и в прошлый раз, теперь без метлы, собиравший пустые пивные банки. Он был сутул, почти лыс, с каким-то прозрачным пухом на голове и худой шее, судорожно напрягавшейся, вытягиваясь вперёд, когда он нагибался за банкой. Минуя Печигина, уборщик искоса взглянул на него, на обратном пути покосился снова. Олег подумал, что неплохо было бы с ним поговорить, но, пока искал повода обратиться, тот подошёл сам:

– Очень извиняюсь, я не помешаю?

Отодвинул стул, присел боком к Олегу, как будто для того лишь, чтобы передохнуть. Голое коштырское лицо, туго обтянутое кожей в редких морщинах, под которой видны были извилистые вены на висках и возле глаз.

– Позволю себе предположить, что вы приехали из Москвы, – повернулся он к Печигину.

– Как вы узнали?

– Слышал, как вы с официанткой разговаривали. Московский акцент ни с чем не спутаешь. Здешние русские говорят иначе, с местными, коштырскими интонациями. Я ведь раньше, в советское время, чуть не каждый год в Москву ездил – билеты-то дешёвые были. А ещё прежде учился там в консерватории. Но это совсем давно было, вас тогда ещё, наверное, на свете не было.