Перевод с подстрочника - [12]

Свет душного заката пробивался на бульвар сквозь стемневшую, сгустившуюся над головами листву. Попадая в него, смуглые лица коштыров тускло сияли в пепельных сумерках, как угли в золе. Между столиками кафе шёл пожилой уборщик с метлой, что-то насвистывая себе под нос. Печигин прислушался и различил, что он насвистывает начало Первого концерта Чайковского. Спустя секунду шорох метлы заглушил свист, и Олег подумал, что ему, наверное, послышалось. В газетном киоске погас свет, киоскёр с кульком семечек, оттопырившим карман брюк, выбрался из-за прилавка, закрыл свою лавочку и ушёл. Больше здесь делать было нечего. Никого, кто бы купил его стихи, Печигин так и не увидел. Может, пропустил, отвлёкшись. Расплатился за пиво и пошёл домой.

Дома его ждал ещё один сюрприз. Из памяти не шла одинокая девушка на бульваре, не обращавшая внимания на смотревших вслед, поэтому Олег взялся за перевод стихотворения «Идущей мимо». Подстрочник его выглядел так:

Ты проходишь, погружена в свои мысли, и всё же

ты всё слышишь, не слушая, замечаешь, не глядя.

Видишь ветер и слышишь первые звёзды,

переходишь из вечера в ночь по пыльным улицам сумерек.

Я не знаю тебя, но я чувствую, как

открывается твой тайный цветок,

из корня которого распускается твоя улыбка,

твои глаза с их тёмным сиянием.

Меня достигает его сладкое благоухание,

его сырой и едкий аромат, но ступай,

ступай мимо, не останавливайся.

Ночь идёт за тобой по пятам, входит в город

твоим размеренным шагом. Ночь

на твоих плечах, твоя спина – это ночь.

Ночь твои волосы, губы и руки твои – ночь.

Ступай, ступай мимо, не останавливайся,

уноси с собой свою сладость, пускай мне останется горечь.

Горечь всех, кого ты покидаешь, мимо кого ты проходишь.

Горечь красного перца, который становится чёрным,

горечь вечерних улиц с их сгущающимся полумраком,

с чёрными кошками, шастающими по дворам

лазутчицами наступающей тьмы, со стариками

у подъездов, глядящими тебе вслед,

вспоминая женщин, которых любили так страшно давно,

что теперь им остаётся лишь улыбаться

в темноте беззубыми ртами.

Я смотрю на мой город взглядом остывающего вечера,

вижу, как ветер роется в листве, машины

щупают фарами мглу, а трамваи

ползут, засыпая, к последней остановке. Вижу

десятки таких же, как ты, —

прекрасных женщин, молодых и не очень, погружающихся в эту ночь.

Сотни женщин приходят домой, открывают двери, готовят ужин,

тысячи женщин гасят свет, распускают чёрные волосы,

десятки тысяч расстилают постели, обнимают

своих сильных и храбрых мужей,

сотни тысяч шепчут им нежные слова – мне

известны они все до единого,

их не так уж и много.

Не зная всех этих бесчисленных женщин, я всё о них знаю…

Дочитать Печигин не успел (стихотворение, как и большинство других, было длинным), потому что раздался звонок в дверь. Думая о том, что оно, похоже, подтверждает слова Касымова о прогулках инкогнито, которые совершает Народный Вожатый, Олег пошёл открывать. В первую секунду ему показалось, что на пороге стоит та девушка с бульвара. Впустив её на свет, обнаружил, что девушка, скорее всего, другая, но ничуть не хуже: высокая, пышные чёрные волосы кладут тень на бледное лицо, на плече сумка, откуда выглядывает пучок зелени.

– Я буду у вас убираться и готовить.

Она деловито осмотрела комнату, не миновав взглядом удлинённых тёмных глаз среди прочих подлежащих отныне её заботе предметов и Олега. У неё были толстые ноздри, делающие её красивое лицо явно азиатским, полные губы, а когда, положив сумку, она откинула назад волосы, Печигин разглядел за щеками, где у мужчин бывают бакенбарды, едва заметную тёмную поросль. Прислал девушку Касымов. Звали её Динара.

– Можно Дина. Где у вас тут кухня?

Олег проводил её, а сам перешёл в комнату напротив кухонной пристройки, откуда ему было хорошо видно, как она приступила к готовке. Стоя спиной к окну, она достала из сумки пакеты с мясом, зеленью, кульки со специями, зажгла плиту. Скоро ей стало жарко, она сняла блузку, оставшись в майке на узких бретельках. Встряхнула волосами, раскидывая их по плечам, поправила левой рукой прядь (правой уже резала мясо), и по этому движению Печигин понял: она почти наверняка знает, что он за ней наблюдает. Хотя он сидел в глубине комнаты, не зажигая света, чтобы она его не увидела.

Ночь на твоих плечах, твоя спина – это ночь.

Ночь твои волосы, губы и руки твои – ночь.

Раздался телефонный звонок. Это был Тимур, звонивший откуда-то с телевидения, кажется, уже подшофе.

– Я к тебе девочку отправил. Как она – ещё не приехала?

– Уже на кухне, вовсю кулинарит.

– А, отлично. Она хорошая девочка, много чего умеет. Очень гибкая – бывшая гимнастка. Можешь оставить её у себя на ночь, если хочешь. Она в полном твоём распоряжении.

– Шутишь?

– Ты же знаешь, что я всегда говорю серьёзно. Запомни – всегда!

Печигин помнил как раз обратное, но, может быть, здесь, в Коштырбастане, всё меняется, превращаясь в свою противоположность?

– В общем, девочка первый сорт. Рекомендую. И, заметь, для тебя совершенно бесплатно. Считай, ещё один тебе подарок.

– Спасибо, но… Я не знаю пока…

Выходит, она обыкновенная шлюха! После разговора с Касымовым Олег уже другими глазами смотрел на девушку в кухонной пристройке, на её быстрые руки, деловито пластающие и режущие куски мяса. Упорно надавливая, она заталкивала их в раструб мясорубки, из жерла которой медленно распускался алый цветок фарша…