Перешагни бездну - [10]

Чалма богомольца цеплялась за шершавые кирпичи низкого потолка. Скинувкавуши, он осторожно нащупывал подошвами босых ног выбоины в полу и острые ребра кирпичей, холодных, осклизлых, пока не ступал на жесткий войлок.

Чья-то невидимая рука дергала, полу халата, принуждая протискиваться между молящимися. Лица их с трудом угадывались в темноте заброшенного склепа, почему-то провозглашенного по­велением эмира святыней — мазаром Хызра Пайгамбара,

Вольно святому избирать местом упокоения еще худшую нору, но почему сподвижникам его высочества Сеида Мир Алимхана, эмира бухарского, приходится вдобавок к мукам и бедам изгнания еще терпеть грязь и сырость этой норы с отвратительными не то пауками, не то скорпионами ежесекундно ожидая острого ожога укуса. А снаружи, совсем близко, за журчащим арыком и грядка­ми ароматических трав, приветливо светились двери и окна дворца Калаи-Фатту, с его утопающими в коврах михманханами, вме­щающими каждая в десять раз больше придворных и гостей, не­жели эта, быть может, священная, но заплесневевшая могила.

Господин эмир, на то и эмир, пусть свергнутый со своего трона, чтобы не забиваться в крысиную нору. Однако лучше помалкивать. Когда лисица лает на свое жилище, она покрывается коростой. Да и очень тонок слух у муллы Ибадуллы. Раз он хочет и счи­тает удобным устраивать вечерние моления в сырой, промозглой дыре — с ним не поспоришь.

Мулла Ибадулла Муфти — духовный наставник, мюршид. Его Сеид Алимхан почитает своим учителем и слушается беспрекословно; «Досточтимый мулла Ибадулла молился за нас!», «Препо­добный учитель изволил указать нам», «Мулла Ибадулла получил откровение через ангелов», «Поминайте имя муллы Ибадуллы с молитвой и покорностью», «Сам ишан Хаджи Ахрар собственноручно написал «хат-й-иршод» - особый приказ о его назначении личным секретарем».

Такие слова слышат от Сеида Алимхана его приверженцы днем и ночью, и на пиру, и на государственном совете. Ни один вопрос не решается без муллы Ибадуллы Муфти. И все знают: раз сказал мулла Ибадулла, так тому и быть.

Но самое поразительное, что мулла Ибадулла Муфти, чья неизреченная мудрость руководит поступками эмира Сеида Алимхана, остается для многих в Кала-и-Фатту личностью темной, неясной, по меньшей мере загадочной. Мало кто может похвастать­ся, что удостоился чести встречаться и беседовать с «вместилищем божеских откровений» и «казной мусульманской мудрости». От­куда он явился в Кала-и-Фатту? Кто его отец и мать? Никто точно не знает.

Известно, что мулла Ибадулла Муфти на самом деле живет в тайных покоях дворца, слышит все, что говорят в михманханах, и возносит молитвы к престолу Аллаха. Все хвастают, что лично удостаивались его благосклонности. Иначе и не скажешь, если любой обитатель Кала-и-Фатту утверждает то же самое. Зависть может загрызть человека. Одно достоверно: мулла Ибадулла Муфти появляется на людях только здесь, в склепе Хызра Пайгамбара. Вернее, не он сам, а его голос. В темноте разве раз­личишь лицо говорящего, если он к тому же не говорит, а гундо­сит, глаза прячет под чалмой размерами с купол Гур-Эмира, и все поворачивается к молящимся спиной.

Еще эмир не провозгласил разрешающую фатиху, а мулла Ибадулла загудел глухо и невнятно. Впрочем, богомольцы особен­но и не вслушивались. Обычно Муфти начинает с молитвы или благочестивого хадиса, нудного, наивного, не говорящего ничего ни уму ни сердцу придворных, людей, житейски многоопытных, обращающихся к молитвам и вообще к исламской вере не слиш­ком поспешно. Но сейчас в склепе, в темноте, речь муллы Иба­дуллы звучала тревожно. Беспокойство завладело собранием. Все поняли — наступил час решений. Одни давно ждали этого часа, многие годы. Другие в душе надеялись, что этот час вообще не на­ступит и не нарушит их пусть скучную, но размеренную, спокойную жизнь.

Мулла Ибадулла Муфти гудел;

— Козни, происки паршивых, э, собак неверных не лишат, э, сиятельного эмира власти, врученной ему аллахом. Эмир — по­мещик, владеющий, э, землей и скотом. Люди — его живность, овцы, так сказать. Советская власть посягнула на владения эми­ра, каковое есть Бухарский эмират. Эмир удалился из Бухары до времени, не желая оскверняться гноем проказы.    Удалился еще и потому, что черная кость, э, раззявила рты. Эмиру нечего сидеть в Бухаре самолично. Хозяин имения, бай, благородный, чего но­сом уткнется в навозную кучу? Благородному полагается дышать чистым воздухом. В Бухаре наш эмир имеет своих, заместителей власти и приказывает крепче держать плеть ярости да вколачивать в скотов благоразумие.

С надсадой он прервал сам себя истерическим возгласом:

— Иия хакк! О истина! — И продолжал: — Да этих бухарских бесштанников спаршой на лысых черепах мордой бы в свинячью мочу,а тут наш превосходительный, э, халиф еще принужден утомлять своюголову заботами о стаде. А в награду за его богоугод­ные заботы аллах посылает эмиру весть о вновь обретенной до­чери. О, утешение его отцовству! Йия хакк! Йия хакк! Вырвать из рук неверных собак! Да возвысится ислам в Турке­стане, и да захлебнутся в своей крови «пирлетары» и «бадраги», записывающиеся в нечестивые колхозы. Истребить богопротивные колхозы,а с«актива» шкуру с живых содрать! Э, священная война! Колхозники-псы    посмели. Святотатцы,    посмели    принцессу, дочь эмира, мучить в бездонной тьме, в оковах! Месть!  Месть! ышнин требует возмездия. Подобно любимой дочери пророка Фатиме, нашa Фоннка-Моника-ой, дочь халифа правоверных эми­ра  бухарского, воссияет в веках в своем  потомстве. Джихад за поношение  чести  царской  дочери  вернет  Сеиду  Алимхану  трон в Арке Бухары! Загоним же неверных в землю! Пусть жрут глину и блюют кровью! Йия хакк! Оомнн!