Переселение. Том 2 - [8]

Старик вытаращил на бумаги и на подписи глаза и сразу же переменился. Буркнул капитанам, что они могут идти, предложил мне сесть и поговорить как офицер с офицером. Ничего другого ему уже не оставалось, Он пожелал мне всяческого счастья в России. Жаль, очень жаль, говорил он, что столько народу туда уехало. Сербы верно служили Австрии и верно будут служить России. Жаль! Очень жаль!

После этого, рассказывал Павел, они мирно беседовали. Старик расспрашивал, с кем он встречался в Вене. А тот рассказал ему, что родился в 1715 году и на мир и войны стал смотреть своими глазами в 1735 году, когда был принят в австрийскую армию, из которой сейчас ушел. Первый величайший обман, пережитый ими, заключался в бесконечных обещаниях вернуть их в Сербию. Потом они поняли, что в австрийской армии сербы всего лишь наемники.

Рассказал ему Павел и о том, как Текелия у Сенты ночью по звездам провел через тисские болота все войско принца Евгения Савойского и тем обеспечил победу. А ему даже спасибо не сказали. И вот сейчас Текелия в России{2}.

Энгельсгофен, пронизывая его взглядом, заметил, что всему виной церковь: православная и католическая. Примирить их не может даже двор. Он всю жизнь воевал из-за этого с монахами, но в Вене они всесильны. Он тоже рад, что уезжает отсюда. Не в Россию, правда, а в Вену — умирать. Им же и в России не будет лучше.

«Как уж там будет, — ответил Павел, — не знаю, но хуже, чем в Темишваре, после демилитаризации, быть не может. Если бы мы могли, то вернулись бы в родные места, в теперешнюю Турцию. Для сербов нет правды в Австрии — этом царстве сплошного лицемерия. Турки никогда не требовали от нас того, что требует Вена: чтобы мы превратились в паоров на чужой земле!»

Энгельсгофен на это сказал, что и в России от них потребуют того же.

«Никогда! — воскликнул Павел. — Там мы все будем солдатами. Исаковичи хотят умереть, как солдаты — в бою. А не в постели, как синдики, купцы, писари и прочая мелкая сошка».

Такую возможность, возразил Энгельсгофен, они могли получить и в Австрии.

Нет, когда они уходили из Сербии, за ними пошло много народу. Родичи, кумовья и бедняки. И все они осели в этих местах, чтобы воевать, а не пахать землю в поместьях, чем занимаются венгерские крепостные. И всех их обманули. А ведь они уходили из Сербии вовсе не за тем, чтобы сберечь голову. Австрийские генералы призывали переходить в христианское государство и жить среди христиан, а где эти христиане? Надули не только Исаковичей, но и всех, кто, на свою беду, поддался уговорам. Обман, чистый обман.

Тогда Энгельсгофен, совсем как Кейзерлинг, сказал: «Вы, сербы, без конца жалуетесь, что вас обманывают, а на самом деле вы сами себя обманываете!»

«На это я заметил, — рассказывал Павел, — что хотел лишь высказать то, что не смог высказать Гарсули. Объяснить, почему нам все так осточертело. В Турции нам не лгали. Турки редко нарушали слово. Нарушали его пандуры, потуреченные сербы или еще какие проходимцы, а в Австрии — все наоборот. Лгут больше всего те, кто занимает высокое положение. В Турции нас надували башибузуки, а в христианском государстве — разряженные в шелк и бархат вельможи. Пусть фельдмаршал-лейтенант извинит мою дерзость, но, бог свидетель, я говорю правду».

«Говорите, говорите, — сказал Энгельсгофен, — я знаю всех этих сволочей. Они во всем виноваты! С этим я согласен».

«Мы все чтим вас как отца, — продолжал Павел, — но в Вене нет ничего святого — не ценят они ни данного слова, ни полученных в бою за отечество ран, ни слез бедняков. И я счастлив, что уезжаю далеко отсюда. Так думают и мои братья. Я не для того родился на свет божий, чтобы быть профосом для своих соотечественников. А здешние господа вельможи очень любезны, обещают, подписывают, потом, улыбаясь, ото всего отрекаются. Вздыхают и говорят: «Вы-де нас неправильно поняли!» Вот что гонит нас из Австрии. Наш народ был тут не на привилегированном положении, а наемником, которого можно прогнать. А поскольку мы не больно сильны в немецком языке, нас обманывали и в документах. В последнее время, скажу, положа руку на сердце, кровь ударяет в голову при виде австрийской шляпы со страусовым пером. Придет день, и Австрия еще пожалеет о нас, как только увидит, что граница с Турцией опустела и оголилась».

Старый Энгельсгофен тяжело поднялся и сказал, что внимательно его выслушал. Он не считает больше капитана своим офицером и потому дал ему выговориться до конца. Просто счел это долгом учтивости и не из особого к нему внимания, а перед памятью погибших людей, которые в течение многих лет служили под его началом. Это были храбрые, честные, порядочные люди. Но Павел глубоко заблуждается, полагая, что о сербах в Вене кто-нибудь пожалеет. После ухода пустые земли вдоль Дуная и в Славонии двор и его старый друг, граф Харах, заселят эльзасцами и лотарингцами, а от них и следа не останется. И уже через год-другой не услышишь там сербской песни. Русский посол в Вене оказывает Австрии величайшую услугу, что переселяет сербов в Россию. Они-де переселяются, словно выполняют наказ Гарсули!

Исакович рассказал, что, когда услышал это, его словно громом ударило!