Переселение. Том 2 - [23]

Потом они весело пообедали.

А после обеда Клейнштетер дал капитану провожатого, чтобы тот поводил его по Грацу и показал церкви.

Исакович с первого же дня заметил, что за ним неотступно следуют сыщики. Когда он выходил со своим провожатым из церкви или из пивной, они ждали его на углах.

Сыщиков было трое.

Все они были прилично одеты и внешне не похожи друг на друга, но у всех троих в руке был хлыст из воловьих жил. Когда Павел проходил мимо, они прижимались к стене и смотрели на него горящими глазами. Однако спустя два-три часа им надоедало шататься по городу.

Когда Исакович заходил в пивную, один из сыщиков оставался стоять у двери.

На улице его ждал и провожатый. Наконец в одном из трактиров Павел зашел в комнату хозяйки, из нее он вышел черным ходом в сад, а там уж, шагая через рощи, не трудно было разыскать дорогу на Шлосберг. На вершине горы в вечерних сумерках чернела крепость, где находилась известная в ту пору тюрьма.

В полумраке, под начавшимся дождем, Павел добрался до аллеи, ведущей к сторожевым воротам.

В то время в Неоплатенси — свободном королевском городе — молодежь распевала модную песенку о том, как милая притягивает кавалера словно магнит. Для Исаковича таким магнитом была тюрьма. Павел подошел к воротам, у которых под дождем мок часовой, шагов на десять, а то и меньше.

В казематах подземелья огни были потушены. Выше, в слабом свете фонарей, были видны на окнах черные железные решетки. В аллее, что вела к мосту и к воротам, не было ни души, в полупустом караульном помещении под сводами ворот горел свет. Виднелись двигающиеся силуэты двух или трех солдат. В воротах над мостом жеравцы были закреплены наглухо. Видимо, закрывавший ворота мост не поднимался даже ночью. Предмостные фортификационные постройки походили на обычные дома в стиле барокко. Когда Павел подкрался поближе к караульному помещению, до него явственно донеслась песня. За каким-то окном громко пела женщина.

Мост вел в освещенный и, вероятно, укрепленный двор. По двору сновали мужчины и женщины, видимо занятые хозяйственными делами.

В караулку вбежали дети.

Часовой у моста стоял и, казалось, спал.

Исакович не знал, не мог знать, сколько несчастных его соплеменников томится здесь за решетками. Чего только не рассказывали в Вене офицеры в трактире «У ангела», да и в Темишваре! Может, все это было и не так, но истории ходили одна другой страшней.

В числе заключенных находился и родич Исаковича. Считалось, кто попадал в Грац, тот живым на свободу не выйдет даже через пять — десять лет.

Говорили, что кое-кого уже повесили.

Исакович стоял в темноте, неподалеку от ворот крепости, и сердце у него мучительно сжималось — не столько от мрачного вида тюрьмы, сколько от сознания равнодушия его земляков к судьбе тех, кто сюда попал. Он стоял словно завороженный, бормотал что-то себе под нос, не в силах оторвать взгляда от зарешеченных окон.

Там, наверху, в камерах среди заживо похороненных томились и люди, посаженные лишь за то, что они хотели уехать в Россию и писали туда об этом.

И как же быстро все их забыли!

Повздыхали какое-то время, пожалели, пошептались об их судьбе, но жизнь продолжалась, как продолжается она после похорон. Некоторые из жен заключенных вышли замуж, и дети росли не зная отцов.

А в тюрьме, за решетками, эти живые мертвецы, вероятно, готовились сейчас ко сну. Сон — единственная утеха рабов. Исакович это знал. Многие проведут здесь десять, двадцать и больше лет, превратившись в живые скелеты. И если их вдруг в один прекрасный день помилуют, им уже не захочется уходить из тюрьмы. Зачем? Куда им идти?

Они привыкнут к своей камере, сухой корке хлеба, к одиночеству и мышам. Мыши — единственные друзья и гости заключенного.

Пройдет много дней, недель, месяцев, лет. Какое-то время в верхнем и нижнем Среме будут еще вспоминать об арестованных. Говорить о том, как несправедливо с ними поступили, что они воевали, не щадя своей жизни, за Австрию, за христианство, верой и правдой служили императрице, не раз были ранены. И вот дожили до того, что профосы бьют их по щекам и пинают ногою в зад.

И Павел подумал: «Что, если стать перед воротами и закричать эдак, по-нашенски, протяжно: «Э-гей!..»

Может, и разбудил бы он кого-нибудь там, за решетками, может, кто и услышал бы, расплакался бы, и выпала бы у него из рук или изо рта корка хлеба, может, перестал бы бросать крошки мышам или, отогнав крыс от окна, подбежал бы к решетке посмотреть, кто зовет? Может, подумал, что, значит, не забыли их, пришли дать знак о скором освобождении? А может, подумал бы, что все это лишь сон, и опять, понурив голову, погрузился бы в привычное беспамятство?

А ведь стоит только отпереть казематы, и несчастные кинутся в ворота, доберутся до леска на склоне горы и пустятся наутек по долине, что ведет в Австрию и дальше — в Венгрию. Нужно всего лишь десять — двадцать смельчаков, готовых рискнуть жизнью, чтобы захватить мост, перед которым вкопаны два пушечных ствола, преграждающие въезд для повозок. Перебить в мгновение ока караул, с петардами и с саблями в руках ринуться во двор и добежать по коридорам до комнаты коменданта крепости, где находятся ключи. Все это можно сделать за считанные минуты.