Переселенцы и новые места. Путевые заметки. - [13]
— Здравствуйте, батюшки! Здравствуйте, киргизушки! Примите дары, не побрезгуйте. А мы-то вас ждем, не дождемся. Начальник-то страсть сердитый. Кричит: контракт где, почему киргизы не едут контракту писать! Погоди, мол, твое благородие: некогда им; приедут хозяева наши, напишем... Милости просим, милости просим!
Киргизское сердце — «вовсе простое»: все за чистую монету принимает, — и хлеб-соль, и поклоны, и радость. Мужиков оставляют и делают с ними контракт.
— Что-же вы так долго не являлись? — опять силясь придать своему тенорку суровость, кричит начальник на киргизов.
Но киргизы только улыбаются.
На следующий год к двум первым землянкам прибавляется двадцать новых. Еще на следующий — сто. Еще чрез год — двести, и тогда уже киргизам вместо хлеба-соли достаются камни в голову. Проходит десять лет — и выростает город, с церковью, с аптекой, с каменными складами. По Тоболу приблизительно таким манером в десять лет поселилось около 35,000 народа.
Недолго, однако, продолжались рост и благоденствие тобольних колоний. Это, к стыду, не то, что немецкие которые «чем старее, тем- сильней». Русский человек в своей привольной стране с самого начала, своего исторического бытия привык снимать сливки, а молоко выливать вон. Так поступил он и на Тоболе. Стало «тесно», — тесно с землей и с лугами: друг другу мешают, да и киргизы подняли арендную плату до рубля. Стало тесно с лесом: несчастные Ары. Сабанкулы и проч. стали так жечь и красть, что начальство взяло их под свою опеку и охрану. Наконец, наступили неурожайные годы.
В третьем году урожай был неслыханный, больше трехсот пудов пшеницы с десятины, но никто не подумал сделать запаса или устроить по селам хлебные магазины. Да какое магазины: старост не хотят выбирать! Что мол вздумали, — на новых местах «старину» заводить, Россею! Пшеницу ели сами, кормили скотину, продавали за что ни попало, а когда купцы перестали покупать, стали менять на водку, по 15 коп. за пуд, и неистово пьянствовать. Прошлый год был мало урожайный, и казна дала на обсеменение. В нынешнем году не соберут ничего, — и уже теперь, в июле, голодает около пяти тысяч душ.
В «тобольней траве» и в Арах наступило разочарование. Опять бросают земли и дома, опять налаживают кибитки, опять христарадничанье, воровство, холодная, драка. Тобол теперь уж нехорош. Теперь потянулись «под Новый Куст», где-то в Сыр-Дарьинской области, куда на два года запрещено идти переселенцам, на Мургаб, где еще не готовы оросительные работы, куда-то «на Китайский Клин». Наконец, появился какой-то австрийско-подданный жид и за двадцать одну (!) копейку записывает желающих «в индийскую землю для усиления русского народа, с доставкой на казенный кошт».
Итак, вот он мужицкий рай, «Новый город», «Вольный город», Кустонай! На плоской, как стол, пыльной степи, на берегу полу-пересыхающего Тобола, текущего в степном провале, без единого кустика и деревца, стоит Кустонай, двадцати-тысячный город. Широчайшие улицы перекрещиваются под прямыми углами. В центре — площадь, равная целому государству. И улицы, и площадь обстроены землянками, мазанками, домишками и домами, в четыре, в пять окон. В землянках и мазанках живут мужики. В сколоченных на живую нитку домишках разместились кабаки, постоялые дворы, пьяные мастеровые и плуты-торгаши. В центре города два-три каменных дома, подобных крепости: толстые стены, громадные каменные заборы, слепые амбары и склады. Это засели крупные купцы. В амбарах — хлеб. В огромных лавках — красные товары, чай, сахар. Лавки внушительны; это огромные сараи, саженей пятнадцать в длину, десять в ширину и аршин десять высотою. Стены сверху до низу унизаны полками, а на них товары: кумачи, ситцы, платки, головы сахара, фунты, цибики и кирпичины чая. Человек двадцать прикащиков, в поддевках и сапогах бутылками, стоят около прилавков. Посреди магазина сидит европейский господин, — управляющий и кассир. В урожайные годы в магазине ярмарка: мужики, бабы, киргизы, киргизки. У железных дверей магазина волы и лошади мужиков, кони и верблюды киргизов настаивают в день на четверть навозу. В нынешнем году тихо: у мужиков голод, у киргизов безкормица. В магазинах пусто, прикащиков распустили, барышей нет.
И страшный же это город, Кустонай! Целые недели по степи носятся бураны и затемняют солнце пылью. Выдуваемый ветром из чернозема песок наносит сугробами. День и ночь воет и визжит ветер в заборах, трубах и закоулках зданий, день и ночь стучит ставнями и стреляет железными крышами, вгибая и отпуская их листы. И решительно некуда деться от пыли, безлюдья и дичи этого города. Выйдешь к Тоболу, — он еще безобразней города. Выйдешь за город, — там голая степь, бесчисленные конусообразные черные кучи кизяка и несметное полчище ветряных мельниц, которые машут на вас своими крыльями, точно не пускают в степь и гонят назад в город. Вернешься, — опять безобразные мазанки и домишки, опять народ, который перенял арестантские манеры наглых и пьяных казаков «старой линии». Ни садика, ни газеты, ни телеграфа, ни хорошей церкви... Когда-нибудь мы с вами, читатель, заберемся в Америку и тогда сличим американские Кустонаи с нашим.
ДЕДЛОВ (настоящая фамилия Кигн), Владимир Людвигович [15(27).I.1856, Тамбов — 4(17).VI.1908, Рогачев] — публицист, прозаик, критик. Родился в небогатой дворянской семье. Отец писателя — выходец из Пруссии, носил фамилию Kuhn, которая при переселении его предков в Польшу в XVIII в. была записана как Кигн. Отец и дядя Д. стали первыми в роду католиками. Мать — Елизавета Ивановна, урож денная Павловская — дочь подполковника, бело русского дворянина — передала сыну и свою православную религию, и любовь к Белоруссии, и интерес к литературе (Е.
Владимир Людвигович Дедлов (настоящая фамилия Кигн) (1856–1908) — публицист, прозаик, критик. Образование Дедлов получил в Москве, сначала в немецкой «петершуле», затем в русской классической гимназии. В 15 лет он увлекся идеями крестьянского социализма и даже организовал пропагандистский кружок. Это увлечение было недолгим и неглубоким, однако Дедлов был исключен из старшего класса гимназии, и ему пришлось завершать курс в ряде частных учебных заведений. «Мученичество» своих школьных лет, с муштрой и схоластикой, он запечатлел в автобиографических очерках «Школьные воспоминания».Издание 1902 года, текст приведен к современной орфографии.
Эпический по своим масштабам исход евреев из России в конце двадцатого века завершил их неоднозначные «двести лет вместе» с русским народом. Выросшие в тех же коммунальных квартирах тоталитарного общества, сейчас эти люди для России уже иностранцы, но все равно свои, потому что выросли здесь и впитали русскую культуру. Чтобы память о прошлом не ушла так быстро, автор приводит зарисовки и мысли о последнем еврейском исходе, а также откровенно делится своим взглядом на этические ценности, оставленные в одном мире и приобретенные в другом.
Обновление Нечерноземья идет хорошими темпами. Однако, как и в любом большом деле, здесь возникает множество проблем. Как успешнее решить их, как быстрее и качественнее освоить огромные капиталовложения, которые вкладывает государство в освоение и развитие исконных русских земель, — вот основной вопрос, который волнует автора и героев очерков — от тракториста до секретаря райкома партии.
Воздушные змеи были изобретены в Поднебесной более двух тысяч лет назад, и с тех пор стали неотъемлемой частью китайской культуры. Секреты их создания передаются из поколения в поколение, а разнообразие видов, форм, художественных образов и символов, стоящих за каждым змеем, поражает воображение. Книга Жэнь Сяошу познакомит вас с историей развития этого самобытного искусства, его региональными особенностями и наиболее интересными произведениями разных школ, а также расскажет о технологии изготовления традиционных китайских воздушных змеев. Для широкого круга читателей. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
«Доктор, когда закончится эпидемия коронавируса? — Не знаю, я не интересуюсь политикой». Этот анекдот Юрий Мухин поставил эпиграфом к своей книге. В ней рассказывается о «страшном вирусе» COVID-19, карантине, действиях властей во время «эпидемии». Что на самом деле происходит в мире? Почему коронавирус, менее опасный, чем сезонный грипп, объявлен главной угрозой для человечества? Отчего принимаются беспрецедентные, нарушающие законы меры для борьбы с COVID-19? Наконец, почему сами люди покорно соглашаются на неслыханное ущемление их прав? В книге Ю.
История СССР часто измеряется десятками и сотнями миллионов трагических и насильственных смертей — от голода, репрессий, войн, а также катастрофических издержек социальной и экономической политики советской власти. Но огромное число жертв советского эксперимента окружала еще более необъятная смерть: речь о миллионах и миллионах людей, умерших от старости, болезней и несчастных случаев. Книга историка и антрополога Анны Соколовой представляет собой анализ государственной политики в отношении смерти и погребения, а также причудливых метаморфоз похоронной культуры в крупных городах СССР.
В брошюре представлены ответы на вопросы, наиболее часто задаваемые советскими и иностранными журналистами при посещении созданной вокруг Чернобыльской АЭС 30-километровой зоны, а также по «прямому проводу», установленному в Отделе информации и международных связей ПО «Комбинат» в г. Чернобыле.