Пересечение Эйнштейна: Далгрен. Нова. Пересечение Эйнштейна. Драгоценности Эптора - [36]

Ворота, покрытые бронзовой патиной и увенчанные острыми шипами, были заперты. С той стороны дорога изгибалась уже через десять ярдов и скрывалась между самыми косматыми соснами из всех, что он видел. Бронзовая табличка с розоватыми полосами, оставшимися от недавней полировки, гласила: РОДЖЕР КАЛКИНС.

Он посмотрел на сосны за воротами. Посмотрел назад, на другие дома. В конце концов, он просто пошел дальше.

Улица окончилась лесом. Он прошел вдоль стены, свернул за угол и уперся в кусты. Ветки все так же терзали его плоть, проникая под ремешки сандалии. Босой ноге ступалось легче.

На поляне кто-то оставил два ящика, поставив их под кирпичной стенкой друг на друга: дети в поисках фруктов или злоумышление?

Он стал карабкаться вверх (блокнот и газету оставил на земле), а за стеной рассмеялись две женщины.

Он замер.

Смех приблизился, превратился в приглушенную беседу. Мужчина вдруг грубо загоготал; двойное сопрано возобновилось и уплыло прочь.

Ему удалось только ухватиться за край. Он подтянулся, словно крыльями размахивая локтями. Это гораздо тяжелее, чем может показаться из кино. Он царапал кирпич пальцами ног. Кирпич отыгрывался на коленях и подбородке.

Его глаза поднялись над стеной.

Поверхность была усыпана сосновыми иглами, ветками и, неожиданно, стеклянной шелухой. Сквозь вьющуюся мошкару он разглядел тупоконечные вершины сосен и скругленные, более свободные головы вязов. А эта серая штуковина, это не свод ли дома?

— Ах, я не верю! — воскликнула невидимая женщина и снова рассмеялась.

Его пальцы обжигала боль; руки дрожали.

— Ты чего это, мать твою, тут делаешь, паренек? — протяжно произнес кто-то у него за спиной.

Дрожа, он опустился, пряжка ремня в кои-то веки угодила в выемку, только чтобы впиться в живот; пальцы ног уперлись в узкие выступы; затем ящик: он заплясал.

И снова оперся о стену, бросив беглый взгляд.

Тритон, паук и какое-то чудовищное насекомое, огромное и нечеткое, недобро глядящее глазами-лампами.

Он выдавил вопросительное «Ч...», но не смог определиться с последней окончательной согласной.

— А ты ведь знаешь, — паук в центре погас: высокий рыжеволосый тип уронил веснушчатую руку с цепей, петлями опоясывающих его грудь и живот, — прекрасно знаешь, что не положено тебе здесь быть. — Лицо у него было плоским, а нос широким, как у мопса, губы были вывернуты наружу, а глаза цветом напоминали бурую яичную скорлупу, украшенную тусклыми золотыми монетами. В другой руке, веснушки на которой почти терялись среди белесых волос, он держал трубу длиной около фута.

— Я не собирался туда залазить.

— Бля, — произнес тритон слева с гораздо более выраженным негритянским акцентом чем у рыжего.

— Ну конечно же не собирался, — сказал рыжий. Его сильно загорелая кожа была словно созвездиями усыпана веснушками. Волосы и борода кучерявились, подобно пригоршня монет. — Ага-ага, конечно. Я даже поспорить готов, что не собирался. — Он махнул трубой, щелкнул рукой на исходе дуги: цепи на шее бряцнули. — Ты лучше сойди оттуда, мальчик.

Он спрыгнул, приземлился, одной рукой придерживаясь за ящик.

Рыжий махнул еще раз: призраки у него по бокам, покачиваясь, подошли ближе.

— Ага, ты лучше прыгай!

— Ну вот, я внизу. Окей?..

Скорпион рассмеялся, махнул, подступил ближе.

Опутанный цепью ботинок вмял угол блокнота в перегной. Второй надорвал уголок газеты.

— Эй, аккуратней!..

Он представил себя в стремительной атаке. Но остался на месте... пока не заметил, что труба, на следующем взмахе, ударит его по ноге — устремился в атаку.

— Осторожно! У него орхидея!..

Он полоснул рукой с лезвиями; скорпион отпрыгнул назад; тритон и жук завертелись. Он понятия не имел, зачем они скрываются под личинами. Втолкнул кулак в чешуйчатую симуляцию — тот прошел насквозь, и встретился с чем-то на удивление жестко. Он полоснул лезвиями отступающего жука. Паук его торопил. Он ступил, пошатываясь, под дрожащий свет. Рука попала ему в область щеки. Моргнув, он увидел, как из-под тритоновой чешуи проявляется второе, неожиданно черное лицо. Затем что-то стукнуло его по голове.

— Эй, да он же резанул тебя, Спитт, чувак! — Сильный негритянский акцент, где-то очень далеко. — Вот так-так, Спитт! Он реально тебя резанул. Спитт, ты как, в порядке?

Он не был в порядке. Он падал в черную дыру.

— Вот же гребаный ублюдок! Я его за это достану...

Он коснулся дна.

Ощупывая руками это усыпанное листьями дно, он обрел, наконец, остатки мысли: Орхидея ведь висела у него на поясе. Никогда в жизни не успел бы он протянуть руку и...

— Вы... вы в порядке?

...просунуть огрубевшие пальцы в ремни, застегнуть браслет вокруг своего узловатого запястья...

Кто-то тряс его за плечо. Его рука проделала ямку в слое сырой листвы. Другая была подвешена. Он открыл глаз.

Вечер с такой силой ударил его по виску, что его затошнило.

— Молодой человек, вы в порядке?

Он опять раскрыл глаза. Пульсирующий сумеречный свет сконцентрировался в одной четверти его головы. Он заставил себя приподняться.

Мужчина в голубой сарже, сидевший на корточках, подался назад, упершись в пятки.

— Мистер Фенстер, мне кажется, он в сознании!

На краю просеки невдалеке стоял чернокожий мужчина в спортивной рубашке.