— Знаю, — ответил я. Мякишев был начальником инженерных войск армии.
— Вот тогда посмотрите. Доложу ему.
— Ладно, не пугайте. Пуганые…
К двум часам ночи плот был готов — добротный, большой, с перилами и даже настилом. А те всё ещё возились. Савчук натянул трос, великодушно отдал лодку соседям, и теперь было слышно, как ругаются на том берегу майоровы бойцы, забивая колья.
— Ну что — домой двинем? — подошёл и сел рядом со мной Савчук. — Слово сдержал, как видите. К двум кончил — впритирочку.
— Всё?
— Всё.
— И пристань кончил?
— А как же. — Он вздохнул. — Не представляю только, как это две дивизии сразу грузиться будут. Мостик от мостика — метров десять, не больше. Переругаются, вот увидите. Как мы с этим майором.
— Придётся тебе посидеть здесь с бойцами, — сказал я, — пока пехота придёт. А то растаскают. А я пойду в штаб, доложу.
Проходя мимо майора, я не удержался и съязвил:
— Привет генералу. И не засиживайтесь особенно — светать скоро будет.
Майор только буркнул в ответ, что где-то в каком-то месте ещё поговорит со мной, но мне было наплевать — работа сделана, а впереди ещё полночи, можно и заснуть, чего ещё надо. Ноги у меня замёрзли, аппетит разыгрался, и я не пошёл, а побежал к штабу.
Только стал подыматься по крутой уличке, ведущей к нашему расположению, как налетел на меня отряд всадников.
— Кто идёт? — осветил меня кто-то фонариком. — Сапёр, что ли?
— Сапёр, товарищ генерал. — Я узнал голос Мякишева.
— Переправу сделал?
— Сделал, товарищ генерал.
— А ну пойдём, покажешь.
Генерал грузно слез с лошади и кинул поводья ординарцу:
— Здесь подождёшь.
На переправе генерал зажёг фонарик, прикрыв его рукой, и попробовал ногой настил.
— Выдержит?
— Выдержит.
— Ну смотри же, не искупай мне пушки.
— Товарищ генерал! Это не наш… — подскочил вдруг майор. — Наш вот, правее…
Белый луч фонаря осветил круглое и потное лицо майора со съехавшей на затылок пилоткой и… — ах ты, сукин сын! — погоны старшего лейтенанта.
— Вот сюда, товарищ генерал. Только настил осталось. А там уже…
— Ничего не понимаю. — Генерал осветил фонариком соседний плот. — Что значит «наш»? А это чей?
— Мой, — ответил я.
— А ты кто такой?
Я отрекомендовался.
— А ты?
Старший лейтенант стоял и растерянно смотрел то на генерала, то на меня.
— Оглох, что ли?
Старший лейтенант вытянулся:
— Командир роты армейского сапёрного батальона старший лейтенант Костриков.
— Чего ж глазами хлопаешь?
— А… Тут, товарищ генерал, недоразумение какое-то, сам не пойму.
— Какое недоразумение?
— А мне, видите ли, товарищ генерал, приказано было переправу сделать… Для ихней, теперь оказывается, дивизии… Ну, и мы сделали, и они сделали…
— Две, значит, переправы сделали?
— Выходит, что две.
— И ты что ж, огорчён?
— Не то что огорчён, но, видите ли, товарищ генерал… Мы с ним, — он указал на меня, — поругались даже по этому поводу. А теперь…
— Что теперь?
— Теперь ему ж и сдавать надо.
Генерал хлопнул его слегка по плечу нагайкой:
— Эх вы, сапёрщики. Горе мне с вами. Нажимай-ка там со своим настилом. А то полки подойдут — не завидую тогда тебе.
Со стороны Кашперовки доносилось уже бряцание котелков, лопаток, сдержанно ржали артиллерийские и обозные лошади.
Месяца через четыре, летом уже, мы попали с этим самым Костриковым в один и тот же госпиталь — недалеко от Люблина, в Лущуве.
Оба мы были ранены в руку, лежали в одной палате и даже койки свои поставили рядом.
— Ну сознайся, — спросил он меня как-то, — дело уже прошлое, лодку мою вы спёрли тогда?
— Мы, — сознался я, — а вы скобы…
Он расхохотался.
— А ты знаешь, что стащили-то мы их только после того, как твой сержант, или кто это у тебя там был, начал скандалить. Мы и не подозревали, что они у вас есть. А он выдал. Я разозлился и велел весь берег обыскать, но скобы у тебя стащить…
Между прочим, я до сих пор не знаю, почему получилось так, что оба наши батальона послали на одну и ту же работу. Но так или иначе, а полк тогда переправился вместо четырёх за два с половиной часа.
