Переподготовка - [16]

Есть махорка, есть бумажка,

Вынимай-ка портсигар.

Поцелуй меня, милашка,

Я ведь важный комиссар.

— Ха-ха-ха, — завился женский смешок. — Родионов, сами придумали?

— Сам, ей-богу, сам — уверял баритон. — Вчера, вижу лежит клочек бумажки. Дай, думаю…

Но его прервал ядреный, побеждающий голос:

Нос — картошка, глаза — слива,

Лоб — могильная плита.

Руки длинны, ноги кривы,

Вшива грива, борода.

Гомерический хохот потряс зал. И опять крики: бис, браво.

Азбукин невольно был увлечен весельем собравшейся молодежи. Он даже несколько попятился от дверей, чтобы получше разобрать то, что происходит на эстраде. Но в темноте видны были лишь силуэты, да на стене, немного фантастически, обрисовывалась бесконечная хартия прегрешений, за которые наказывались комсомольцы, и чудилась за этой хартией древняя-предревняя, христиански-знакомая голова с лукавыми рожками.

«Вот куда-бы записаться», — с тайной завистью помыслил Азбукин. Но сразу же с тоской вспомнил, что ни один комсомол в мире не примет его потому, что он уже пережил предельный возраст, что уже седые волосы есть у него на голове.

Пропели, верней, отрубили, еще ряд частушек, и сумрак зала, просверленный золотыми точками папирос, время от времени раздирался жизнерадостным смехом.

— Товагищи! — обратился высокий комсомолец. — 30-го апгеля у нас в Головотяпске состоится конгесс молодежи. Будут представители Польши и Чехо-Словакии. Товагищи, не удагим лицом в гьязь. Устгоим такой вечег самодеятельности, чтобы о нас заговогили в губегнии… даже в Москве.

— Устроим, устроим, — подтвердили все.

— Товагищи, угостим их на славу. Я уже исполком просил дать на это сгедств. Отпускают 50 пудов ячменя.

— Ура! — загремело под потолком. — Качать ответственного секретаря.

На эстраде поднялась дружная возня, сопровождавшаяся шутками, смехом. А приятный баритон той порой уже наяривал составленную им экспромтом частушку:

Эх, ячмень, ячмень, ячмень,

Золото ты русское,

Эх, кабы только не лень,

Взяли б мы французское!

— Возьмем! — крикнул ответственный секретарь. — Пусть бугжуи больше копят. А у нас, товагищи, завелся поэт. Пгекгасный поэт. Качать поэта!

Опять возня, но только уж около баритона. Во время этой возни, через дверь напротив волчком подкатился к эстраде какой-то человек.

— Товарищи, — раздался его голос, напоминавший голос недавно приучившегося кукурекать петушка.

Все притихли.

— Товарищи. Сообщаю вам последнюю сенсационную новость. У нас скоро будет произведено всем комсомольцам испытание по 12 предметам.

— Испытание?! По 12?! Неужели? — выпорхнуло со всех сторон.

— Да, по 12-ти. Азбука коммунизма, советское строительство, история партии, биография вождей и прочее.

Неловкая тишина, скрадываемая только тьмой, сожрала, не жуя, прежнее веселье.

— Тогарищи, — попробовал все же ободрить голос ответственного секретаря. — Не падайте духом. В нас много юношеского огня и погыва, но нужен матегиал для того, чтобы постоянно мы гогели. Нужна подготовка, товагищи. Ггызите молодыми зубами гганит науки, как сказал товагищ Тгоцкий.

— Должно быть тоже переподготовка будет, — ссутулился Азбукин и вышел потихоньку вон.

VIII

Азбукину не было нужды заходить домой пред собранием месткома: его не ожидало яйцо, чаявшее Секциева. Но зная, что собрание наверняка затянется, что будут много курить и что в комнате будет душно, — шкраб решил немного побродить по городу. Сначала он шагал один по головотяпскому большаку, осторожно передвигая ноги, чтобы не споткнуться о явственно ощерившиеся, местами крепкие камни булыжника. Граждане Головотяпска и его уезда совершали путешествие по этим булыжникам лишь в самом крайнем случае, предпочитая месить непролазную грязь по окоему мостовой.

Кто-то догнал Азбукина и присматривался к нему.

— Азбукин… друг, — услышал, наконец, он знакомый голос о. Сергея.

— О. Сергей, это вы?

— Я, я. Милостию божиею и вашими молитвами.

— Ну, мои-то молитвы… — Азбукин рассмеялся.

— Нет, друг мой, не отрицайте молитвы. Ведь что значит дружеская беседа в жизни? А? Иногда — все. А молитва — это дружеская беседа. Есть у вас горе — помолитесь и горе, как рукой снимет. Ну, что в вашей жизни нового?

— Да ничего. Вот разве переподготовка.

— Переподготовка? И у нас, друг мой, тоже переподготовка.

— Это вы что же недавнее свое заключение именуете переподготовкой. Плохо вам пришлось там.

— Нет, не тюремное заключение, друг мой. Оно уже в область истории кануло безвозвратно. У нас теперь содац.

— Что такое? — удивился Азбукин.

— Союз древне-апостольской церкви, — довольно вскликнул о. Сергей. — Это и есть наша переподготовка. Довольно, друг мой, нам из-за какого-то Тихона да монахов страдать. Белое духовенство, — мы, так называемые попы, — раньше лишь пешками были в руках монахов. А, в сущности, белое духовенство — все революционное. Ему только хода не давали.

О. Сергей порывисто вздохнул и некоторое время шел, сопя.

— А теперь пришел наш черед действовать. Три дня тому назад я вернулся с епархиального съезда. Теперь все, друг мой, по-новому. Мы на съезде решили приветствовать власть, которая, не веруя, стремится к тому же, к чему идем мы, веруя. Мы постановили многолетие возглашать в честь правительства. Мы, примкнувшие к древне-апостольской церкви, в сущности, коммунисты в рясе.