Переплет - [7]

– Ох, проклятье, – вымолвила переплетчица и протянула руку, поддерживая меня за плечо. – Дыши, сынок.

– Я в порядке, – ответил я, гордясь тем, как четко прозвучали согласные. Потом все погрузилось во тьму.

Когда я очнулся, на потолке плясал солнечный блик: узкий прямоугольник света, просачивающийся в щель между колышущимися занавесками, то ширился, то сужался в накатывающих волнах тени. Белые стены имели зеленоватый отсвет, как яблочная мякоть; тут и там их покрывали кружевные пятна сырости. Птица за окном повторяла одну и ту же трель, словно окликая кого-то по имени.

Дом переплетчицы.

Я сел, и сердце вдруг заколотилось. Но мне пока нечего было бояться; здесь не было никого, кроме меня и пляшущих солнечных бликов. Пытаясь уловить знакомые звуки фермы, прислушался, но услышал лишь крики птиц на болотах и тихий шорох ветра на тростниковой крыше. Выцветшие шторы раздувались, прямоугольник света на потолке ширился и слепил глаза. Подушки пахли лавандой.

Вчера вечером…

Взгляд скользнул по стене напротив и остановился на трещине в штукатурке. Обморок… а потом тени и страх. Кошмары. В ясном свете наступившего дня они отступили, но я помнил, какими ужасными они были. Раз или два я было отбился от них, но все равно провалился в удушающую, вязкую, как деготь, черноту. На языке висел слабый привкус горелого масла. Таких сильных кошмаров у меня давно не было.

Налетел ветер, и мои руки покрылись гусиной кожей; я растер их, чтобы кожа снова стала гладкой. Надо же, грохнулся в обморок прямо в объятия Середит… Должно быть, сказалась усталость после долгого пути, мигрень, бьющее в глаза солнце и вид отца, уезжающего, даже не оглянувшись.

Мои брюки и рубаха висели на спинке единственного стула. Я встал и натянул их неуклюжими пальцами, пытаясь не представлять, как меня раздевала переплетчица. Хорошо хоть исподнее осталось на мне.

Мебели в комнате почти не было: лишь сундук у изножья кровати, небольшой столику окна и стул. Светлые занавески на окнах вздымались на ветру. Ни картин, ни зеркала. Впрочем, этому я был только рад. Дома я всякий раз отводил взгляд, проходя мимо зеркала в коридоре. Здесь же я стал невидимкой и мог слиться с пустотой.

В доме было тихо. Выйдя из комнаты, я услышал тиканье часов внизу и глухой стук молотка. Звуки отдавались гулким звоном, как камушки об лед. Мне в затылок подул ветерок, и я невольно оглянулся – не стоит ли кто за спиной? На мгновение пустая комната потемнела – туча закрыла солнце, – но уже через секунду свет стал еще ярче. Края занавесок трепыхались на ветру, как знамя.

Мне захотелось снова забраться в постель, закутаться в одеяло, как в детстве, и я почти повиновался этому желанию. Но в этом доме мне предстояло жить, и я уж точно не мог остаток дней прятаться в кровати.

Ступенька скрипнула под моим весом. Годы отполировали перила до блеска, но в солнечном свете кружилась густая пыль, а белая штукатурка местами отслаивалась от стен. Этот дом был старше нашего и, наверное, старше всей нашей деревни. Скольким переплетчикам он принадлежал? А когда нынешняя переплетчица, Середит, умрет, перейдет ли он ко мне?

Я осторожно спустился по лестнице, словно опасаясь, что ступени подо мной провалятся. Стук прекратился, послышались шаги. Одна из дверей в коридоре открылась, и на пороге появилась Середит.

– Ах, Эмметт, – она не спросила, хорошо ли я спал. – Заходи в мастерскую.

Я последовал за ней. Когда она назвала меня по имени, я стиснул зубы – почему-то мне это не понравилось, – но теперь она была моей хозяйкой, моим мастером, а я – подмастерьем. Я должен был ей подчиняться.

На пороге мастерской Середит остановилась. Сначала мне показалось, что она хочет пропустить меня вперед, но она торопливо вошла и завернула что-то в тряпицу, я не успел увидеть, что именно.

– Заходи, сынок.

Я переступил порог. Комната была прямоугольной, с низким потолком и рядом высоких окон, в которые лился ясный утренний свет. Вдоль стен тянулись верстаки, а между ними стояли другие предметы, названия которых я пока не знал. Тускло блестело старое дерево, сверкали наточенные лезвия, лоснились потемневшие от машинного масла металлические рукоятки… здесь было так много всего, что взгляд не мог надолго задерживаться на чем-то одном. В дальнем углу виднелась печь, выложенная терракотовыми, охряными и зелеными изразцами. С натянутой проволоки свисали листы бумаги: какие-то одноцветные, яркие, другие – с орнаментом, напоминающим поверхность камня, перья или листья деревьев. Я потянулся к ближайшему листу, переливавшемуся синим, подобно крыльям зимородка; мне захотелось коснуться этих крыльев, порхавших у меня над головой…

Отложив свой сверток, переплетчица подошла ко мне и стала показывать различные предметы и называть их.

– Ручной пресс. Обжимной пресс. Позолотный пресс. Шкаф для хранения у тебя за спиной, сынок. В этом шкафу – инструменты, в следующем – кожа и ткань. Корзина для бумажных отходов здесь, всегда под рукой. Кисти вот здесь, на полке. Клей – там.

Я не успевал запоминать. Вскоре я и вовсе отбросил попытки запомнить все это и стал просто ждать, когда она договорит.