Переписка - [33]

Бедная моя Верунька — очень я за тебя боюсь. Только дай мне развиться хорошенько и умственно и физически, я тогда покажу, что Эфр<оны> что-нибудь да значат. Мои мысли направлены только в эту точку.

Сейчас веду очень регулярный образ жизни: много сплю, ем и много читаю. Чувствую, как с каждым часом тяжелею.

Чтобы не забыть, Верунька, у меня к тебе просьба: высылай мне «Речь».[231] Инне Ивановне ее высылать перестали, да кроме этого, если бы ты мне высылала — я был бы спокоен, что всё благополучно. Исполни, дорогая, эту просьбу. Сделаешь этим одолжение и Инне Ивановне. — Был бы еще тебе очень благодарен, если бы ты выслала мне бандеролью Милюкова[232] — он у тебя.

Как чувствуешь себя? Как дела в школе? Как твоя пластика?[233] Желаю тебе делать во-о-о какие успехи!!!

— У нас весна в полном разгаре. Снег почти весь стаял, солнце печет во всю, «а я несчастный человек, человек» хожу в ватном пальто. Финны с грустию смотрят на меня, качают головою и что-то бормочут на нехристианском наречии. По всей вероятности это бормотание должно обозначать: бедняга……………

Встретили меня в пансионе, как друга, которого не видели лет двадцать пять. Прислуга даже завизжала от удовольствия. Народу сейчас здесь уйма, т<ак> к<ак> у них Пасха. За каждой трапезой я отличаюсь. Вчера я вместо первого начал есть третье, чем конечно привел в восторг всех нехристей! Публика!!! Третьего дня в яишницу, которую я принял за воздушный пирог, налил сливок. Присутствующие опять почему-то смеялись.

Каждый день хожу к Инне Ивановне. Дела ее с мужем обстоят не совсем блестяще. К ней приехала мать. Дети от кори оправились. Тетю Велу они еще помнят.

Ну пиши, Верунька!

Пиши чаще и больше!

Целую тебя и желаю всего, всего лучшего!

Видаешь ли товарища? Если видаешь — передай ему привет.

Поклон твоим подругам.

Получил открытку от Н<юти>.[234]

<2 мая 1911 г., Москва>

<В Петербург>[235]

Верунька! Конечно я свинья порядочная, что сразу не написал тебе. Но виновата Лиля, которая не послала телеграммы с моей припиской. Завтра едем![236]

Желаю тебе, моя хорошая, всего, всего хорошего — безболезненной операции.[237]

Целую

Сережа

Привет от Лени.[238]

Лиля сейчас живет у Адель.[239] Целует.

<24. 3. 1912 г., Париж>

<В Москву>

Милая Вера,

Сегодня был на почте и, конечно, ни письма от вас. Марина получила штук десять писем, из них половина от родных. Мне было так странно: показалось, что у меня нет совсем родных. Хотя на этот счет я не строю себе иллюзий, не хочу играть в данном случае роли Нюти. Я уверен, конечно, что при совместной жизни у нас будут самые близкие и хорошие отношения, на расстоянии же никаких отношений существовать не будет.

В Париже мы в последний момент остались без денег. Сегодня суббота и Лионский кредит[240] закрывается в 3 ч. Мы этого не знали и остались без сентима. Этим объясняется скромность подарков.

Сегодня был в Люксембурге[241] — я ожидал от него большего. Лувром я прямо подавлен.

Вчера вечером видал Сару в Орленке. Хотя я и не мог всего понять, но все же был поражен игрой. Сара с трудом ходит по сцене (с костылем). Голос старческий, походка дряблая — и все-таки прекрасно!

Как здоровье Лили. Передай ей, что сейчас в «Лувре»[242] шарфы были только черные. Сейчас там кончается какой-то сезон (?)

Пишите мне в Палермо.

Целую С.

<29 марта 1912 г.>

< В Москву>[243]

Я в ужасе от Франции. Более мерзкой страны я в жизни не видел. Всё в прошлом и ничего в настоящем (!!!) Я говорю о первом впечатлении. В вагоне из десяти пар девять целовались. И это у них центр всей жизни!

Целую крепко

Сережа

Во всех городах Италии — мы только от поезда до поезда.

<2. VI. 1912 г., Москва>

<В Коктебель>

Милая Верка,

Спасибо тебе за рецензию большое..[244] Завтра мы уезжаем в Тарусу. Наш новый адрес: Таруса, Калужской губ<ернии>, мне.

Я был на открытии памятника А<лександру> III и на открытии Музея.[245]

Около часа стоял рядом с государем.

Ив<ан> Вл<адимирович> получил невиданную для профессора награду — почетное опекунство.

На открытии я был во фраке (прокатном!), цилиндре (Ив<ана> Вл<адимировича>!), но вид у меня был такой важный и непринужденный, что я поместился между гр<афом> Витте[246] и оберпрокурором.[247] Был я на открытии, как литератор, причем величали меня В<аше> Превосходительство.

Целую крепко

Сережа

7/VI <19>12

<В Коктебель>

Таруса

Калужской губ<ернии>

Моя милая Верочка,

Кажется, начинаю тебе третье письмо и всё никак не могу кончить.

Сейчас я в Тарусе. Из окон нашего дома видна Ока, с холмистыми зелеными берегами. Здесь очень и очень хорошо. Именно то, к чему я стремился в продолжении нескольких лет.

Мы живем в старинном домике, окруженном старым липовым садом. Старая, допотопная Тиё обращается с нами, как с детьми и рассказывает тысячи своих воспоминаний, до поразительности похожих одно на другое. За кофе и за чаем мы проводим по часу, по полтора.

Меня она называет Сихррож (выговаривать P нужно горлом), Марину Муссиа.

Меня она считает за английского лорда, скрывающего свою национальность. Чтобы доставить мне удовольствие, она всё время расхваливает Англию и ее обычаи. Но несмотря на всё, она очень добрая и необыкновенно-интересная Тиё.