Перемирие - [64]

Мне снова прийти бы

Ко входу в родимый дом.

Я хочу возвратиться,

И нет предо мной дорог.[14]

И сейчас, хотя я давно уже выросла, я вдруг снова со страстной тоской захотела вернуться туда. Я захотела, наконец, воочию увидеть эти древние, никогда не виденные мной стены, встретиться со своей крепостью — и уйти оттуда навсегда, но на этот раз по собственной воле. И я заговорила.

— В детстве мне часто снился один и тот же сон. Мне снилось, что я лежу в кровати и смотрю в приоткрытую дверь. За ней каменная лестница, ведущая вниз…и видны еще высокие окна над лестницей. Я жду, когда мне разрешат встать…

И пока я говорила, я словно увидела все это снова — эту картину, то ли сохранившуюся из моей потерянной жизни, то ли созданную моим детским воображением. Я снова увидела большую полутемную комнату без окон, с гобеленами на стенах. Увидела светлую щель приоткрытой двери, гранитную лестницу за ней, и пылинки, плясавшие в солнечных лучах. Горы за окнами и корявое деревце, прилепившееся на уступе. Всего лишь сон, и было ли это когда-нибудь реальностью?

Дарсай зашевелился и сел, опираясь одной рукой на узлы и корзины.

— Что ты? — спросила я.

Его шершавые пальцы коснулись моего лба, погладили волосы, убрали спутанные, выбившиеся из косы пряди. Он сказал что-то по-каргски, но я не разобрала слов. Я была как во сне, глаза мои слипались. Сознание мое поплыло в сером тумане — все дальше, дальше и дальше.

…Всходило солнце. В белесом небе пламенел алый диск, облака над ним окрасились розовым. Вокруг были горы, темные, обрывистые скалы без всяких признаков растительности. На западе еще таяли бледные звезды. Было очень холодно, воздух был прозрачный и ломкий, как стекло. Мое дыхание превращалось в пар, и маленькие белые облачка рассеивались в морозном воздухе. Моя голова покоилась на коленях дарсая. Он сидел, свесив ноги с телеги и облокотившись на груду вещей, глаза его были закрыты. Вид у него был совсем измученный, смуглая кожа приобрела сероватый оттенок. Меня кольнуло раскаяние.

Я приподняла голову. Ворон вздрогнул и открыл глаза.

— Ты слишком слаб для таких экспериментов, — сказала я.

Он улыбнулся одним уголком рта, но улыбка вышла невеселой. Я сделала движение, чтобы встать, но он удержал меня.

— Лежи-лежи, — сказал он, — Лежи.

Я подчинилась и снова легла. Ворон смотрел куда-то поверх моей головы и рассеяно гладил мои волосы. Наконец, он перевел взгляд на мое лицо.

— Кто именно лишил тебя памяти, ты знаешь?

— Моя бабушка, Лоретта Дарринг. По крайней мере, так мне сказали те, кто увозил меня оттуда. Я жила с бабушкой…

— Это странно, — сказал он, — но здесь применялась наша методика. Я знаю, о чем ты думаешь и на что надеешься, но твою память невозможно восстановить. Ее просто нет.

Мои маленькие детские мечты разлетелись вдребезги.

Глава 10 В горах

Обоз медленно двигался среди скал — несколько телег, два десятка верховых. Мы ехали словно в ущелье — по обе стороны дороги вздымались темные уступы, перемежаемые каменистыми осыпями. Только на самом верху неширокой полосой видно было зимнее белесоватое небо. Медленно-медленно летели по нему серые облака. Иногда быстро мелькали черные птичьи силуэты. Подморозило. Над лицами людей поднималось превращенное в пар дыхание, при каждом сказанном слове вырывались белые облачка и таяли в морозном воздухе. Снега здесь не было, только по обочинам дороги и в углублениях между плитами скопились сухие белые снежинки. Ветер иногда подхватывал их, кружил над темной поверхностью дороги и снова опускал.

Тихо и странно было вокруг. Ущелье изломано вело куда-то на север; оно было так извилисто, что явно служило когда-то руслом горной реки, и лишь потом здесь проложили дорогу. Дорога, правда, и сама уж была древней, почти и не похожей на дорогу. Каменные плиты давно растрескались и крошились по краям; ветер и вода так же неустанно трудились над ними, как и над окружающими скалами. Иногда встречались и крупные трещины, в которых застревали телеги; тогда приходилось разгружать их и поднимать раненных, и тогда только удавалось приподнять телегу и вызволить колесо. По обочинам дороги кое-где росли маленькие красноватые кусты; такие же кусты виднелись иногда и на слонах, в трещинах между камней и на уступах. В одном месте нам встретился маленький водопадик — струйка холодной воды, падающая с уступа в маленькой грязное озеро, похожее на лужу.

Обоз двигался медленно. Не слышно было ничего, только скрип колес, да топот множества копыт. Разговоры не взлетали над этим негромким шумом. Иногда слышался резкий крик птицы, и снова все смолкало, только — скрип-скрип и цок-цок, отраженное от стен ущелья и превращенное эхом в малопонятный звук движения. Люди были невеселы.

Я сидела на краю телеги, свесив ноги в пыльных сапогах, и бинтовала руку крупному светловолосому парню. Он поранился, когда вытаскивал застрявшую телегу. Кроме нас, на телеге полно было народа. На краю сидела маленькая худенькая девушка с покрасневшим носом и куталась в старенькую поношенную шубку. Выбившиеся из косы светлые пряди свисали ей налицо, ветер трепал их, а девушка сидела и безразлично смотрела прямо перед собой, иногда только встряхивая головой, когда волосы лезли ей в глаза. За ней сидел толстый мальчишка в крестьянском полушубке и строгал палочку перочинным ножом, поворачивая ее в покрасневших озябших руках. Старик, сидевший рядом, что-то говорил ему, и мальчишка, хмуря белесые брови, нехотя отвечал. Сидели еще люди: какие-то женщины в зеленых платках, маленькая девочка спала, подложив под голову мешок.