Перемена климата - [16]

Ральф неизменно возвращался в Брекленд, катался на велосипеде по узким проселкам, торил пути между бетонных сооружений и по узким улочкам, забитым могучими грузовиками. Он наблюдал повсюду признаки победы в войне — поломанные заборы, вырубленные сады, изуродованные рощи, сорванные с петель калитки и ворота, патриотические плакаты на стенах домов. Куда ни посмотри, взгляд натыкался на крохотные домики из рифленого металла, начинавшие ржаветь и стоявшие без дверей. Фермеры и их работники разъезжали на подержанных джипах, позаимствованных у военных. Под соснами громоздились кучи мусора. Но ветер оставался прежним и, как и раньше, негромко пел среди веток и сучьев. Прежними оставались и пятнистые стволы берез, что маячили за пустынными полями, а с озер стаями взмывали в небо цапли.

Министерство обороны отнюдь не собиралось избавлять этот край от своего присутствия. Колючая проволока и таблички с надписью «Запретная зона» тянулись прямо через поля. Когда мимо с лязгом и грохотом пылил очередной армейский конвой, Ральф обычно сворачивал на ближайшее пятно дерна. Однажды, пока стоял по колено в мокрой траве и держал велосипед за руль, он краем глаза заметил нечто, мгновенно приковавшее взгляд, — кремневый наконечник стрелы. Он подкинул кремень на ладони, потом сунул в карман. Вспомнился тот миг, когда он наткнулся на свою первую окаменелость. А вот и новое свидетельство погребенной жизни прошлого. В музей этот наконечник везти не полагалось: подобные штуки находили достаточно часто. Поэтому Ральф привез его домой и положил на каминную полку, рассчитывая показать дядюшке Джеймсу, когда тот снова приедет в Англию. «А, эльфийская стрела», — с улыбкой проговорила его мать.

«Тебе нравится старина, Ральф», — одобрительно замечал отец, не считавший увлечение сына чем-то недостойным. Сам Мэтью заводил друзей в окрестностях, поддерживал отношения с церковниками и с другими бизнесменами, тяготевшими к благотворительности и социальной ответственности. В те дни по стране шла истерическая волна молений и обращений, люди толпами окунались в водоемы и называли это коллективное омовение крещением. Американские проповедники являлись на военные базы в попечении о душах своих соотечественников — и находили благодарную публику среди жителей бедных, позабытых английских городков. «Требуется простой шрифт, — утверждал Мэтью. — Все прочее — мишура». Мишуру он ненавидел, будь то пышность римских католиков, помпезность евангелистов или какое-либо проявление эмоций. Простота была достоинством, все прочее отвергалось.

Эмма сказала, что хочет стать врачом.

Отец ответил:

— Если решила, так тому и быть.

Ральфу казалось, что сестре позволяют буквально все на свете. Она отличалась властным характером, любила командовать и не стеснялась высказывать свое мнение, громко и уверенно. Но когда взгляды Эммы начинали противоречить убеждениям ее родителей, те брались исправлять этот недостаток воспитания. Они пытались приучить Эмму вести себя подобающе, но не старались изменить взгляды дочери, полагая, должно быть, что это лишнее; ведь Эмма была женщиной, а кто прислушивается к мнению женщин в реальном мире? Она вольна думать что угодно, и эти взгляды могут испортить ей жизнь, но главное — соблюдать правила приличия, принятые в обществе.

Во всяком случае, именно так Ральф воспринимал отношение своих родителей к свободомыслию Эммы. Что касалось его собственных взглядов, убеждений и желаний, тут все обстояло совершенно иначе.

— Значит, Ральфи, ты не хочешь заниматься бизнесом?

Отец вступил в домашнее сражение обходным маневром, зайдя с фланга. Он всем своим видом показывал, что речь идет о повседневных вопросах, о незначительном изменении в планах семьи. Но очень быстро ввел в бой свои резервные батальоны, и выяснилось, что на кону не только будущее семьи. Внезапно оказалось, что решение, которое надлежало принять Ральфу, затрагивает едва ли не судьбу вселенной.

Сначала отец сказал:

— Ральф, ты никогда не доставлял мне неприятностей. Я думал, ты хранишь верность той религии, в которой тебя воспитывали.

— Храню, папа.

— Но теперь ты выступаешь против этой веры.

— Вовсе нет.

— Подумай хорошенько, Ральф. Мы верим, что Господь сотворил сей мир, как написано в Библии. Я верю в это всей душой. И твоя мать тоже верит.

— А дядюшка Джеймс не верит.

— Джеймса здесь нет, — ровным тоном заметил отец. С ним было не поспорить: Джеймс Элдред находился в Занзибарской епархии.

— На мой взгляд, это метафора, — сказал Ральф. — Но я верю в Бога и в эволюцию.

— Тогда выходит, что в твоей голове все перепуталось, — возразил отец. — Как можно верить одновременно в два факта, каковые противоречат друг другу?

— Почему же противоречат? Папа, этот вопрос для многих людей утратил остроту еще на рубеже столетий. Никто больше не разделяет твоих взглядов. Никто не ставит Господа на оду чашу весов, а Дарвина — на другую.

— Когда я был молодым, — сказал Мэтью, — то побывал на одной лекции. Ее читал заезжий профессор, настоящий ученый, а не какой-то вчерашний студент-недоучка. Он спросил нас: «Что такое дарвинизм?» И сам ответил: «Я вам объясню. Дарвинизм — все равно что атеизм». Я навсегда запомнил эти его слова. В моей жизни было много всякого, но ничто — слышишь, ничто — не смогло убедить меня в том, что тот профессор ошибался.