Перелом - [45]

Шрифт
Интервал

Через полчаса Анна Давыдовна меня кликнула:

— Поди посмотри. Лежит он у меня как куколка.

На самом деле выглядел он как младенец, наряженный для прогулки. Взбитые, свежие подушки. Уголки наволочек заправлены внутрь. Вышитый пододеяльник. Лицо чистое, бритое, розовое. Я так не умею (укол ревности).

— Вас что же, с работы отпустили, Анна Давыдовна? И надолго?

— А я отгул взяла. Много их накопилось за время-то мое. Глебу Евгеньевичу как не порадеть? Святой человек, несмотря что строгий. Они и в святцах бывают строгие. Никола-то Чудотворец, тот иной раз как взглянет — душа вон. А ты ему не верь, добрый он, только прикидывается.

Святые были для нее вроде добрых знакомых. «Фрола и Лавра больше других любила за то, что «скотину всякую милуют». Религиозной-то по-настоящему не была, а святые — откуда-то из детства, как для нас Баба-Яга или Кощей Бессмертный. Не то чтобы верим, а все же живые они для нас. Бабушка ей про святых рассказывала. У каждого свой нрав, свое, как теперь говорят, «хобби».

— А в церковь вы ходите, Анна Давыдовна?

— Нет, не хожу. Некогда. То с больными, то со зверьми.

Однажды удостоил больного своим посещением сам Главный. «Кто вас лечит?» — «Кира Петровна». — «Конечно, она врач опытный. Но, может быть, нужна консультация более высокого ранга?» Чагин заверил, что не нужна. Главный все-таки выслушал его, измерил давление, посмотрел анализы, даже кардиограммы (я-то знала, что ни уха ни рыла он в них не смыслит). В целом мой метод лечения одобрил. «Как, вы здесь и ночуете? — спросил и сам себе ответил: — Похвально, похвально». Как будто не знал через больничных сплетниц, что я вообще тут живу. Наверняка знал, но хотел соблюсти политес. А мне уже не до политесов было...

Чагин болел тяжело, долго. С рецидивами, неожиданными скачками температуры. То отляжет тревога — как будто все идет на лад, — то опять схватит клещами. Мы с Анной Давыдовной попеременно за ним ухаживали. Больше она, чем я. Меня он стеснялся, ее — нет. Бывало, подолгу ждал ее прихода, только бы не допустить меня...

Однажды я зашла к нему в неурочное время.

— Уйдите, Кира Петровна, — грубо сказал он.

Что делать? Ушла. После Анне Давыдовне:

— Сердится он на меня. За что бы это?

— Не на тебя, на меня.

— За что?

— Секрет. А так и быть, скажу. Валика не подложила.

— Какого валика?

— А это я ему на место ноги свертываю. Как шинель-скатка. Сую под одеяло. Без протеза ему легче, а тебя конфузится. Сегодня забыла положить скатку, он и запсиховал. А ты не горюй, пройдет. Он отходчивый.

Нет, не отходчивый. Долго еще смотрел неласково, как на чужую. Пришла неведомо зачем.

А я любила его — с каждым днем больше. Какие там скатки? Ничего мне не нужно было, кроме него.

Мне бы тогда и сказать ему — не сказала.

29

Поправлялся. Почти уже поправился. Анна Давыдовна стала ходить реже. Бывало, и по неделе не заглядывала. Значит, всерьез стало ему лучше. Видно по Анне Давыдовне: ее сострадание не горит без топлива.

Зима, морозцем схватило лужи. Вот мы с ним уже выходим на улицу, держась друг за друга («битый небитого везет»). У меня палка в левой руке, у него — в правой. Воображаю себе наш вид сзади — нечто вроде двуглавого орла. Впрочем, мне давно уже все равно, как и откуда я выгляжу. На ногах суконные ботики «прощай, молодость», на голове — теплый платок, старушечий.

И вот...

— Знаете что, Кира Петровна, мне что-то не очень нравится наше взаимное положение.

— Две палки с двух сторон? — спросила я шутя.

— Нет, я имел в виду другое. Неопределенность. Я ведь был, пышно выражаясь, на краю смерти.

— Ну, были. Теперь поправляетесь, и слава богу.

— А если бы умер? Вам бы пришлось освободить квартиру.

— Зачем об этом думать? Вы живы, и все.

— Нет, не все. Надо трезво смотреть в будущее. Я много старше вас. И, по всей вероятности, вы меня переживете.

— Кто из нас кого переживет, это не годами решается.

— Ладно, не будем спорить, кто кого. Я просто делаю вам предложение.

— Какое?

— Тривиальнейшее. Руки и сердца, как говорили в старину. Хотите, стану на одно колено. Только мне это трудновато, учтите. Стать стану, а вот подняться... Вам же придется мне помогать. Так что соглашайтесь без коленопреклонения.

— Я не совсем понимаю...

— Какие из этого проистекут последствия? А никаких. Вас это ни к чему не обяжет. Все права, никаких обязанностей.

Он смеялся. Редко я видела его смеющимся. Но тут он смеялся. Я не знала, что ответить.

— Ну как? Мое предложение принято?

— Это же смешно. Жених и невеста в нашем возрасте, оба с палочками...

— Э, дорогая моя, это все суета сует, тщеславие. Сколько раз я вам говорил: поменьше думайте о своей драгоценной персоне. Не бойтесь быть смешной, неуклюжей, жалкой. Бойтесь быть эгоистичной. Если не обо мне, подумайте хотя бы о семье вашего старшего сына. И младшего, если она сохранится. Ну, что вас смущает? Говорите.

Не могла же я ему сказать правду: «То, что я вас люблю, а вы меня нет...»

— Я не тороплю с ответом. Подумайте.

Думала несколько дней. Неожиданно помог милиционер. Заинтересовался, явно по чьему-то доносу, «гражданкой, проживающей, но не прописанной». «Это моя жена», — сказал ему Чагин. Пришлось согласиться. В конце концов, кого это касается, кроме нас двоих? Да еще, может быть, моих сыновей. «А мы им не скажем», — просто сказал Чагин. И мне стало просто. Все больше я становилась ему подвластной. Это тоже было частью любви. Где-то я читала: чем самостоятельней женщина, тем больше ей хочется подчиниться...


Еще от автора И Грекова
Хозяйка гостиницы

Волнующее повествование о простой светлой русской женщине, одной из тех, на которых держится мир. Прожив непростую жизнь, героиня всегда верила во всепобеждающую силу любви и сама, словно светясь добротой, верой, надеждой, не задумываясь, всю себя отдавала людям. Большая любовь как заслуженная награда пришла к Верочке Ларичевой тогда, когда она уж и надеяться перестала...


Вдовий пароход

«Ничего я не знаю, не умею. И все же это была работа, а работать было необходимо, чтобы жить. А жить надо было непременно, неизвестно для чего, но надо! Никогда еще я не была так жадна на жизнь. Меня радовал, меня страстно интересовал мир со всеми своими подробностями: лиловым асфальтом улиц, бегучими дымами в небе, зеленой прошлогодней травой, лезущей из-под грязного снега грубым символом бессмертия...».


Хозяева жизни

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Свежо предание

Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.


За проходной

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


На испытаниях

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Рекомендуем почитать
Восемь минут

Повесть из журнала «Иностранная литература» № 5, 2011.


Дядя Рок

Рассказ из журнала «Иностранная литература» №5, 2011.


Отчаянные головы

Рассказ из журнала «Иностранная литература» № 1, 2019.


Экзамен. Дивертисмент

В предлагаемый сборник включены два ранних произведения Кортасара, «Экзамен» и «Дивертисмент», написанные им, когда он был еще в поисках своего литературного стиля. Однако и в них уже чувствуется настроение, которое сам он называл «буэнос-айресской грустью», и та неуловимая зыбкая музыка слова и ощущение интеллектуальной игры с читателем, которые впоследствии стали характерной чертой его неподражаемой прозы.


Другой барабанщик

Июнь 1957 года. В одном из штатов американского Юга молодой чернокожий фермер Такер Калибан неожиданно для всех убивает свою лошадь, посыпает солью свои поля, сжигает дом и с женой и детьми устремляется на север страны. Его поступок становится причиной массового исхода всего чернокожего населения штата. Внезапно из-за одного человека рушится целый миропорядок.«Другой барабанщик», впервые изданный в 1962 году, спустя несколько десятилетий после публикации возвышается, как уникальный триумф сатиры и духа борьбы.


Повесть о Макаре Мазае

Макар Мазай прошел удивительный путь — от полуграмотного батрачонка до знаменитого на весь мир сталевара, героя, которым гордилась страна. Осенью 1941 года гитлеровцы оккупировали Мариуполь. Захватив сталевара в плен, фашисты обещали ему все: славу, власть, деньги. Он предпочел смерть измене Родине. О жизни и гибели коммуниста Мазая рассказывает эта повесть.