Перелом - [34]

Что-то не совсем понятное в Митином выражении лица:

— Михаил Михайлович тебя пока не отпускает. Рентген контрольный, то да се...

— Говори прямо: не прижился сустав?

— Пока неясно. Возможно, еще приживется. А если нет...

— Еще одна операция?

— Не исключено, — осторожно ответил Митя.

— Коновалы они, коновалы! — не своим голосом крикнула я.

Сидевшие в холле обернулись, явно шокированные.

— Ну вот этого я от тебя, мама, не ожидал. Ты, кажется, человек разумный. Врачи сделали что могли. И продолжают делать. Сложный перелом. Пришлось сместить взаимное расположение бедра и таза. Я тебе нарисую, ты сама увидишь, какая там у тебя картина...

Вынул записную книжку, стал что-то набрасывать. Я не глядела. Врач во мне вымер. Я только спрашивала:

— Что же, я теперь никогда не буду ходить как человек? По-настоящему?

— Отчего не будешь? Специалисты здесь первоклассные. Тот же Михаил Михайлович — мировое имя...

А мне было не до мировых имен. Мне бы скромные, свои ноги, не мировые, но ходячие! И Митя, сын, вдруг увиделся чужим: он по ту сторону преграды, я — по эту...

«Тысячу», — вдруг вспомнились слова соседки Ольги Матвеевны. «А вдруг и впрямь дело в тысяче?» — на миг подумалось, но только на миг. Устыдилась, прокляла себя за эту позорную — да, позорную! — мысль. Опомнилась и:

— Ничего не поделаешь. Придется оставаться, пока «мировое имя» меня не выпишет. А ты надолго ли приехал?

— Да я, собственно, на один день. Повидаться с тобой, поговорить с врачами... Завтра — обратно.

— Ну ладно. Со мной ты повидался, с врачами поговорил, радостную весть о женитьбе брата привез. Пожалуй, тебе лучше всего будет сейчас уйти. Мне надо побыть одной. Понимаешь?..

Несколько дней жадно ждала письма от Валюна. Его не было. Оно так и не пришло.

23

Вместо обещанного мая выписку отложили до июня. Знойный, душный июнь. Цветение лип. Брожение на горизонте черно-лиловых туч. Тяжко. А ведь как раньше любила лето!

Повторная операция прошла, как меня уверили, удачно. Смущало меня одно: еще под наркозом сквозь туман я как будто слышала разговор двух врачей. «Ну, как, ты видел?» — спрашивал один. «Конечно», — отвечал другой. «И впечатление?» — «Прелестно». — «Что значит прелестно?» — «То и значит. Разлезется к чертовой матери».

Наверно, почудилось. Слишком уж нелеп разговор.

Напутствовал меня перед выпиской сам Михаил Михайлович:

— Вы, коллега, человек разумный и уравновешенный. Надо надеяться на лучшее. Танцевать твист вы, пожалуй, не будете, а нормально ходить почему бы и нет? Другие после таких переломов остаются на всю жизнь лежачими, мы сделали вас ходячей. Разве это не завоевание?

— Я вам очень благодарна. Спасибо.

— Вот ваш рентгеновский снимок, передадите доктору Чагину. В добрый час!

Серия прощаний. Рубли, рубли, шоколадки. Нянечкам, сестрам. «Ну что вы, не надо». — «Да уж возьмите, пожалуйста». В последнюю очередь — с врачами. Марта Владимировна удостоила меня улыбки, сказала: «Очень приятно было иметь в отделении такую дисциплинированную больную». — «Спасибо». Наконец, Ростислав. Он был серьезен, не улыбался. Черный-черный, матовый взгляд.

— Спасибо, Ростислав Романович, от всей души.

— Мне? Не за что.

— Есть за что. За урок. Глядя на вас, я поняла, что значит быть настоящим врачом.

— Я не волшебник. Я еще только учусь, — сказал он и впервые за все время улыбнулся.

В последнюю очередь — с соседками по палате. Не так уж много их оставалось из прежних. Дарью Ивановну выписали, я с нею несколько раз говорила по телефону. Была бодра, хвалила свой «катучий стул»: «Езжу в нем как ведьма на помеле». — «А как себя чувствуете?» — «Хорошо чувствую». — «Ну и слава богу».

Зину недавно сняли с вытяжения, но на костыли еще не ставили. Рудик ее так и не появился. А она молчала, молчала, думала какую-то свою свирепую думу...

— Зина, я пришла с вами попрощаться. Выписывают меня. Дайте руку — и расстанемся друзьями.

— Нет у меня друзей. И не было, и не будет.

Взгляд у нее был совершенно безумный. Пьяная? Как будто нет.

Кто поразил меня, так это Ольга Матвеевна. Прощаясь, плакала горючими слезами:

— Я же к вам за это времечко вот как привыкла! Лучше родной. Теперь будете дома. И мне, надо быть, скоро на выписку...

Выписать ее должны были не домой, а в инвалидный дом. Что-то задержало сбор документации, каких-то справок не хватало. Она знала про инвалидный дом и очень боялась: позволят ли ей взять с собой любимого кота Тимошу? Еще не знала, что Тимоши нет уже в живых. Навещавшая ее сослуживица сообщила мне по секрету, что его отравила крысиным ядом соседка, обещавшая за ним присматривать... «Только Матвеевне не говорите, у нее, как узнает, сразу инфаркт!»

Скольким людям хуже, чем мне, думала я, прощаясь с лежачими, ходячими, полуходячими... И все, кроме Зины, были ко мне добры...

Наконец-то Митя! Кинулась ему на шею, поцеловала. «Что ты, побриться не мог?» — «Замотался». И правда, вид замученный.

Складывали вещи: зимнее пальто, меховая шапка, сапожки — те самые (не ходить в них больше). Как будто вещи покойника складывали. Надела летнее платье, Митя привез. Не мог выбрать получше — самое старое. И так-то страшна, а уж в этом...