Перелетные птицы - [138]

Домой она добралась, когда уже начало темнеть. Алексей и Надя выслушали ее рассказ, а потом втроем сели за стол и принялись ждать. Марина была благодарна родителям за то, что они не стали ее успокаивать и не пытались как-то отвлечь. Все равно она не смогла бы думать ни о чем другом. Не находя себе места от волнения, Марина то и дело смотрела на часы, на маятник, раскачивающийся туда-сюда, туда-сюда… Так медленно, что можно было сойти с ума! Тихое тиканье зазвучало вдруг громкими выстрелами, мелодичный звон, отмеривающий каждую четверть часа, превратился в удары молота по наковальне.

Трое суток в застенках Кемпей-Тай. Наверное, он в Бридж-хаусе. Страшные вещи происходили в этом здании. Никто не выходил оттуда таким, как прежде. Где американцы? Как далеко они от города? Заламывая руки, она стала ходить по комнате. Трое суток по двадцать четыре часа. Вечность!

В какой-то момент Марина начала молиться про себя: «Пожалуйста, Господи, сделай так, чтобы с Мишей ничего не случилось».

Надя ушла на кухню и занялась посудой. Алексей взял газету и попытался читать. Часы продолжали тикать. Семь часов. Восемь. Потом и девять.

Телефон зазвонил без четверти десять. Марина бросилась к нему так, что даже выронила трубку, и та повисла на проводе. Она подняла ее дрожащими руками и прижала к уху.

— Алло! Алло!

Голос Рольфа звучал глухо и смазанно, как будто он закрывал трубку ладонью.

— Сейчас я привезу вам пакет, — сказал он.

— Пакет! Пакет?.. — повторила Марина непонимающе.

— Да, пакет. — Рольф подчеркнуто отчетливо произнес два слова. — Я спешу и не смогу к вам зайти. Пожалуйста, ждите меня внизу. Я буду через двадцать минут.

— А Михаил? Что с Мишей?! — крикнула Марина, но Рольф уже повесил трубку. Когда она передала разговор отцу, тот обнял ее за дрожащие плечи.

— Это хорошо, что он повесил трубку прежде, чем ты успела спросить. Разве ты не поняла? Это было зашифрованное послание. Наверняка рядом с ним кто-то был, или он боялся, что телефон прослушивают. Пакет — это Михаил. Идем вниз, будем ждать.

Отец и дочь прятались в темноте за дверью, чувствуя, что им лучше не попадаться на глаза японским патрульным, которые высматривали каждый лучик света, подозревая всех и вся. С улицы до них доносились звуки — медленные глухие шаги патрульных, торопливый цокот чьих-то каблуков, оглушающий рев проезжающего грузовика.

Где-то вдалеке яростно залаяла собачонка, и все стало тихо.

А затем Марина услышала шуршание шин по асфальту. Звук был такой слабый, что она сперва подумала, будто его породило разыгравшееся воображение. Но шуршание приближалось и становилось громче, потом к самой двери подкатил черный автомобиль и остановился. Раздался чей-то шепот, и она услышала медленные, шаркающие шаги. Марина бросилась было вперед, но Алексей удержал ее, до боли сжав руку. Она замерла, но не оттого, что он схватил ее, а потому что не узнала походки. Кто-то шел, приволакивая ногу, а у Миши походка всегда была пружинистой. Нет, это не Миша, это кто-то другой. Она затаила дыхание.

Он появился в проеме двери, взялся за раму и остановился. Сначала Марина не узнала его. Но потом, увидев знакомую бледно-коричневую рубашку, тихонько вскрикнула и бросилась к нему. В полутьме она не могла рассмотреть его лица, к тому же голова его была низко опущена. Второй рукой он держался за бок. Снаружи завелся мотор, и машина рванулась с места. Алексей и Марина, поддерживая Михаила с обеих сторон, повели его наверх, и, лишь оказавшись в хорошо освещенной комнате, Марина наконец увидела его лицо. Она вскрикнула, упала перед ним на колени, обняла его ноги и прижалась к бедру щекой.

Надя с Алексеем помогли ему сесть в кресло. Глаза Миши превратились в сплошное черно-синее месиво и почти скрылись под распухшими кровоподтеками, губы были все в трещинах и засохшей крови. Когда Марина попыталась обнять его, он скривился от боли, и на нижней губе его выступила свежая капля крови.

— Лучше не прикасайся ко мне, принцесса. Кажется, у меня слева сломана пара ребер. Больно дышать.

Марина всплеснула руками, потом потянулась пальцами к его лицу, но не решилась дотронуться. Отпрянув, она впилась в него взглядом. Потом медленно наклонила голову, взяла его руку и трепетно поцеловала — раз, второй, третий, — а затем прижала к мокрой от слез щеке.

Внутри нее все закипело от злости на саму себя. «Слепая, упрямая дура! Только после этого избиения, чуть не потеряв его навсегда, ты призналась себе, что любишь его. И любила все эти годы! — От этой мысли голова пошла у нее кругом и на глаза снова навернулись слезы, но уже от счастья. — Я люблю его и всегда любила! Та прекрасная ночь в его комнате… Как же я могла не понять этого тогда? О, Мишенька, Мишенька, как же я люблю тебя!»

У нее вырвался негромкий, робкий смех. Михаил с трудом повернул к ней голову и с удивлением спросил:

— Я так смешно выгляжу, ваше высочество?

Она, улыбаясь, судорожно глотая слезы, покачала головой и вдруг заметила, что родители вышли из комнаты, оставив их наедине.

— Я люблю тебя. Мой Миша! Люблю тебя! Слышишь? Люблю! Как же ты терпел меня все эти годы? Я такая глупая! Я люблю тебя всем сердцем. Я хочу кричать об этом, чтобы меня услышал весь Шанхай!