Перекресток Старого профессора - [53]

– Мне приятно, Мария, что у вас с моей сестрой установился такой контакт. Настя очень привязалась к вам и постоянно о вас говорит. И еще мне приятно, что у вас все-таки не атрофировались человеческие чувства, такие как сопереживание, жалость и желание защитить слабого.

– Урод, – прошептала она, но Кирилл проигнорировал.

– Знаете, будь я на вашем месте, я бы, наверное, попытался меня убить, – в его голосе не было ни намека на иронию, – и это было бы совершенно заслуженно.

Гнев уступил место удивлению, девушка слушала Кирилла, не перебивая.

– Но все-таки перед тем, как принимать такие ответственные решения, стоило бы разобраться в ситуации до конца. Пожалуй, я нарушу свои принципы и расскажу вам историю Насти, хоть это и идет вразрез с моим понятием о врачебной этике. Но мне очень важно, чтобы мы с вами, Мария, были друзьями, а не врагами. Это поможет и мне, и вам.

– В чем? – процедила сквозь зубы она. – Тоже приставите ко мне кого-нибудь, кто будет меня регулярно избивать, и заставите поверить, что это для моего же блага?

Кирилл покачал головой. Он смотрел на Мону как любящий и бесконечно терпеливый отец на капризничающего ребенка. Готовый сделать все, чтобы облегчить страдания малыша, но в то же время твердо стоящий на своем и не позволяющий сделать глупость, которая повредит крохе.

– Присядьте, Мария, в ногах правды нет, и то, что я собираюсь вам рассказать, слишком тяжело, чтобы выслушивать это стоя.

Девушка аккуратно присела на край кресла, готовая в любой момент вскочить и броситься на Кирилла. В его кабинете было темно, горела лишь лампа на столе и несколько больших свечей в стеклянных сосудах, расставленных в углах кабинета. В такой атмосфере люди склонны выдавать все свои самые страшные тайны.

– Дело в том, что у Насти нет ни мужа, ни детей, – немного помолчав, сказал он.

– Что? – опешила Мона и рассмеялась. – Что это еще за дерьмо? У нее муж граф и есть сын, дочь и еще близнецы. Один из которых выиграл Уимблдон. Я сама видела, как он играл, – в попытке защитить графиню от этого монстра для пущей убедительности соврала. За кого он ее принимает?

– Это очень похвально, что вы пытаетесь выгородить Настю, но не стоит врать. Вы не могли этого видеть. Дело в том, что Настя, как бы это получше сформулировать, паршивая овца в нашей семье.

– Это точно, – фыркнула Мона.

– Мы оба из династии медиков, довольно именитых медиков. Все наши родственники это профессора, академики, члены академии наук, признанные мировые светила. И она, и я должны были продолжить семейную традицию. Мы оба поступили в медицинский университет и учились блестяще, но в двадцать лет Настя влюбилась, как безумная.

Надо сказать, что мы с ней росли в своего рода искусственной атмосфере. У нас не было друзей-ровесников, мы не гоняли на улице на велосипедах, а на лето нас не отправляли к бабушке в деревню, где мы могли бы набивать синяки и ссадины и учиться взаимодействовать с внешним миром. О, нет. Нас растили в музейной атмосфере среди родительских друзей, ученых с мировым именем, в окружении толстых талмудов, а если мы и предпринимали вылазки куда-то, то только под строгим контролем взрослых. Из нас растили высших существ, людей определенного круга, которые должны были продолжить традицию рода. Мы прошли подростковый период без свойственных ему ошибок и глупостей. А главное, без любви.

Вот почему в двадцать она буквально обрушилась на Настю. Ее избранник Паша был, безусловно, хорош собой и умел произвести впечатление. Он убрал одну букву от фамилии и выдавал себя за наследника старинного французского рода. Он был танцовщиком в нашем театре, так, ничего особенного, но из тех, кто всегда хотел прыгнуть выше головы. А если это не удавалось, то спасала бутылка.

Надо сказать, что в Насте материнский инстинкт был развит на каком-то совершенно невероятном уровне. Она с детства возилась со своими куклами и собиралась стать педиатром. Не могла пропустить мимо ни одного младенца. Поэтому вскоре она забеременела и бросила институт, чтобы полностью посвятить себя ребенку и спасению заблудшего Паши. Знаете, наверное, они все-таки нашли друг друга. Настя хотела спасать, а Паша искал спасения. Папа слег с инфарктом, а мама сказала, что у нее больше нет дочери, но сестра была в эйфории – она сама станет матерью и плевать на все.

Когда у нее начались роды, Паша спал, как всегда напившись. Накануне его уволили из театра. Воды отошли стремительно, она попыталась разбудить мужа, чтобы он отвез ее в больницу, но тот слишком крепко спал. Когда Настя вылила на него воду из чайника, он ее ударил. Когда приехала «Скорая помощь», она была избита до полусмерти, а он сам попытался совершить суицид.

Сестра пролежала две недели в реанимации. Папа ушел в тот же день, когда это случилось, а мама – после того, как пришла проведать Настю и та поведала ей, что она замужем за графом и у нее четверо детей. Мальчик, девочка и мальчики-близнецы. Ей так никто и не сказал, что она никогда не сможет больше иметь детей.

Густую тишину можно было резать ножом. Моне показалось странным, что зимой в кабинете с наглухо задраенными окнами водились насекомые. Одно из них сейчас ползло по щеке. Она провела рукой, чтобы отогнать букашку, но ее рука угодила во что-то мокрое. Девушка сделала попытку вытереть странную влагу со щеки, когда слезы хлынули ручьем. Она закусила губу, пытаясь сдержать рыдания. Кирилл смотрел в сторону, делая вид, что ничего не замечает.