Перекресток - [6]

Помещалась в комнатушке только колыбель и узкая кровать. На кровати лежала Элиза — безвольная, словно груда тряпья. Ей было, наверное, лет двадцать с небольшим, но её лицо иссекли раньше времени первые морщины. Вялые соломенные волосы свалялись давно нечёсаными патлами; глаза, иссушённые, красные, были пустыми.

— Элиза! — окликнула её Белинда.

Элиза вздрогнула.

— Кто вы? — прошептала она.

— Тебе это знать совсем ни к чему. — Белинда сурово посмотрела на неё. — И вообще, спрашивать тут буду я! Впрочем, у меня лишь один вопрос — где ребёнок?

— Ребёнок? — из груди Элизы вырвался дикий клокочущий смех. В бесцветных солёных глазах что-то забрезжило. — Какой… ребёнок?

— Ты прекрасно знаешь, какой!

— Нет! — Элиза зажала лицо руками. — Это был не мой… не мой ребёнок!

— Конечно, не твой! — кивнула Белинда. — Но где он сейчас?

— Я не знаю… не знаю… — бормотала Элиза скороговоркой, раскачиваясь на кровати.

— Начинается! — вздохнула Белинда. — Вот что Элиза… — её голос накалился, точно сабля, разогретая в огне, — расскажи мне всё! Ты слышишь? Всё!

— Мой ребёнок… умер… — прошептала Элиза. Бесконечные слёзы вновь потекли по её лицу. — Я знаю! Все говорили, что он не выживет! Я сидела с ним всю ночь… и ничего, ничего не могла поделать! А потом я задремала… всего на полчаса, не больше! А когда проснулась… моего ребёнка не было! Вместо него в колыбельке лежал другой… здоровый! Это был не мой ребёнок! Не мой! — Она гортанно вскрикнула и замолчала, ломая сухие серые руки.

— Дальше! — приказала Белинда. — Что ты сделала с этим ребёнком?

— Я…нет! — Элиза зажмурилась. — Я…взяла его и вышла из дома. Была ночь. Он плакал. А я шла и шла. А потом… я положила его на землю …и побежала… побежала домой… а он плакал… и плакал… но я не вернулась! А потом… на следующее утро… я пришла на это место, но его уже не было. — Она зарыдала. — Зачем, зачем я его оставила? Я больше не могу! Каждый раз, когда плачет мой ребёнок, мне кажется, что это тот… другой… брошенный… Я не могу выносить его плач! — Она стиснула уши руками.

— Где? Где ты его оставила? — жёстко спросила Белинда.

— Где? У дороги… На перекрёстке трёх дорог, возле леса…

Да что ты! — Белинда расхохоталась. — Правда?! Подумать только! Перекрёсток трёх дорог! Любимое место бабушки Гекаты! Как это ты догадалась?.. Ну что ж, Элиза … — она сделала нарочито суровое лицо, — ты поступила плохо, очень плохо. Бросить беззащитного ребёнка ночью, одного… Даже мне неприятно об этом думать! Но ты уже достаточно страдала. И потом, ты мне помогла, а я всегда плачу за помощь. Не люблю быть в долгу.

Она шагнула к измятой несвежей постели.

— Закрой глаза!

Элиза покорно закрыла глаза.

Отрепетированным жестом Белинда подняла руку и, слегка прикоснувшись ко лбу Элизы кольцом с вензелем «В», сказала:

— Забудь!

Лицо Элизы на миг исказилось, точно от невыносимой боли; затем просветлело; морщины на лбу разгладились; губы несмело тронула слабая улыбка.

— Открой глаза!

Элиза открыла глаза — медленно, словно после глубокого сна. Во взгляде её не было больше и тени безумия. Она огляделась вокруг и тут словно впервые заметила Белинду.

— Кто вы? — спросила она изумлённо, но без испуга.

— Неважно, — Белинда оглядела её, как художник, довольный собственным творением. — Что ж… неплохо. Где твой ребёнок, Элиза?

— Ребёнок? — Элиза вскинула брови. — Да вот же он! — она указала рукой на колыбель. В тот же миг ребёнок, словно поняв, что мать наконец-то вспомнила о его существовании, завозился и захныкал. Элиза бросилась к нему, осторожно подняла и нежно прижала к груди:

— Радость моя! Почему ты плачешь?.. Хочешь кушать, да?.. Маленький мой…

— Очень трогательно, — заметила Белинда. — А где твой второй ребёнок, Элиза?

— Второй? — Элиза, вся поглощённая младенцем, слегка нахмурилась. — Какой — второй? — Она недоумённо передёрнула плечами. — У меня только один ребёнок!

— Прекрасно, — вполголоса произнесла Белинда. — Что ж, пусть и другие забудут… и о втором ребёнке, и о твоём безумии. Так будет лучше. Проклятие… как хорошо, что никто из рода об этом не узнает! А то ведь опять начались бы разговоры о том, что у меня слишком доброе сердце!

7 Найдёныш

Темнота — колючая, злая, холодная, — била в окошко ветвями деревьев. Карета ползла еле-еле и скакала на каждом ухабе. Кучер, наверное, совсем уже спит, со злостью подумала Анна. Она плотнее закуталась в плащ и забилась в угол кареты. Ей самой безумно хотелось спать; голова налилась чугуном, а всё тело болело и ныло, точно избитое. Впрочем, избитым оно и было… после такой-то тряски! Почему, почему они не заночевали на постоялом дворе? — вновь и вновь повторяла она… но мысленно. Впрочем, она знала почему: так захотел её муж. Он сказал, что должен вернуться домой как можно скорее — его ждёт срочное дело. И она не стала спорить. Почему? И на этот вопрос она знала ответ. Всё дело в том, что она по-прежнему робела перед мужем… даже после четырёх лет брака. Хотя никаких причин для этого не было: муж был чрезвычайно мягкий человек, старше Анны почти на двадцать лет, и обращался с ней нежно и снисходительно, точно с малым ребёнком. В сущности, робость внушало ей только сознание факта, что этот мужчина, до сих пор ей почти незнакомый — её муж. А ещё то, что он — она это знала, — мечтал о детях, а детей у них не было. Его сын от первого брака умер в младенчестве; жена отдала свою жизнь, рожая второго, но и тот прожил всего несколько дней. Он женился второй раз только ради детей; и Анну пугало сознание вины перед мужем, хотя он сам не упрекнул её ни разу даже взглядом.