Перехваченные письма - [18]

Дмитрий Татищев — Вере Татищевой

Из писем марта 1919

После выздоровления Николая ты писала, что надеешься и веришь, что скоро будет другая радость. Напиши, пожалуйста, совершенно откровенно, продолжаешь ли ты надеяться или вряд ли можно в скором времени ожидать [два слова невозможно прочесть — поверх них стоит штамп: Просмотрено. Комиссаръ дома предварит. заключенiя]. Здесь вполне тепло, кроме нескольких дней с месяц тому назад, когда испортилось отопление и мы мерзли…

* * *

Свечки получил, благодарю, только горят они очень уж скоро. Свечи теперь особенно важны, так как электричества нам совсем больше не дают. Чувствую я себя ничего себе, только опять стал несколько слабее, очевидно, вследствие недостатка питания.

* * *

Датскую посылку получил один раз, но на них теперь рассчитывать нельзя; стали неаккуратны, то пришлют один раз в неделю, то две недели совсем не присылают, и вообще посылки не представляют основательного интереса. Твои последние хороши, благодарю. Получаемых в понедельник и среду вполне хватает, пятничную иногда не удается растянуть на три дня. Не стесняйся присылать махорку, если табак дорог. Совсем плохо со спичками, прошу хоть одну коробку в неделю.

* * *

Прошу белья, полотенце, воротничков. Хорошо бы просматривать белье, а то в последний раз я получил совершенно рваную рубашку и подштанники без единой пуговицы, пришлось самому шить, оторвав пуговицы от сменных. Тогда была иголка и нитки у моего сожителя, а теперь нет. У меня новый сожитель, инженер с Путиловского завода.

* * *

Твою открытку от 25 марта я получил вчера, на ней сделана надпись, что надо писать крупнее, прими это к сведению. Поясница моя гораздо лучше, кашель почти прошел, вообще чувствую себя лучше. Деньги я просил внести один раз, так как здесь тратится мало, газета, парикмахер и кой-какие мелочи, но если тебе не очень трудно, то внеси еще раз в пятницу рублей 50, это на случай перевода меня в другой город, что последнее время практикуется довольно часто.

Николай Татищев — Ирине Татищевой

1/14 марта 1919

Как ты поживаешь? Ходишь ли на службу? Полагаю, что у вас продолжается голодовка, хорошо хоть что кончились морозы. Здесь весна, вчера я даже видел первый намек на зеленую траву. Совершаю большие прогулки, уже давно забросил пальто. Хочу обратиться к тебе со следующим предложением: если не будет предвидеться ничего лучшего и если я буду все еще здесь, весной ты возьмешь отпуск, и я приеду или пришлю кого-нибудь, чтобы привезти тебя в здешние Палестины откормиться и отдохнуть на лоне природы — а потом Ику (или наоборот). Ты здесь не пропадешь — здесь деревня, белые хаты, большая река с островами и знакомые люди.

Вот еще аттре[19] для тебя: масса собак. Я завел было ощенившуюся суку, чтобы иметь свежее молоко к утреннему чаю, и сперва все шло хорошо; но раз, когда я ее доил прямо в стакан с горячим чаем, она сорвалась с места, обварила задние ноги и теперь убегает, когда видит меня за две версты.

Николай Татищев — матери

Из писем марта 1919

Моя жизнь без перемен, если не считать того обстоятельства, что я феноменально толстею, приводя в неописуемое удивление всех, кто не видит меня хотя бы несколько дней подряд. Продолжаю жить с Иннокентием, который очень приятен. По вечерам здешняя молодежь собирается за чаем, и Иннокентий рассказывает о «батюшке Николая Дмитриевича».

Может быть, если Ст[асова] узнает обо мне, это придаст энергии и для дальнейшей медицинской деятельности? Тем более что, как говорит поэт:

Tell that I'm a soldier

Of the red army,

But not about the sugar

Aid it will be right!…[20]

Дмитрий Татищев — Вере Татищевой

Из писем апреля 1919

Сейчас меня переводят на Гороховую, 2. Доставляй, пожалуйста, туда жидкую пищу: молоко, суп в бутылках, жидкую кашу в бутылках. Твердое там отбирают; без передач, говорят, очень голодно. Можно приносить папиросы, но не больше 75 штук за раз.

* * *

Сегодня увозят меня в Москву вместе с Бор. Васильчиковым, Макаровым, Крейтоном. Сижу в вагоне поезда, отойдет в 6–8 часов вечера. Скверно, что не дали ни тех небольших денег, которые были на Шпалерной, ни возможности захватить больше белья и еды.

Умоляю тебя ничего не предпринимать в смысле собственного передвижения. Во-первых, переезжать теперь нельзя, во-вторых ты нужна девочкам, меня же поручите матери, сестрам. Да хранит вас Бог, мои дорогие, обнимаю тебя, девочек.

* * *

Прибыли благополучно вчера к вечеру, сразу повезли в Бутырскую тюрьму. Пока поместили всех прибывших вместе, в очень большую камеру, и сегодня, кажется, будут распределять. По первым впечатлениям, содержание и кормление лучше, чем в Петрограде. Сейчас напишу на Сивцев Вражек, буду просить доставлять кое-что. Не волнуйся, не беспокойся. Огляжусь, напишу подробнее.

* * *

Надежды на то, что гораздо лучше и больше, чем в Петрограде, кормят, не оправдались. Сидим по-прежнему в карантине, 51 человек в одной камере, ничего нового, никакого просвета.

Сегодня Тун приходила справляться, не здесь ли я и, узнав, что здесь, оставила свой завтрак, — так мне сообщили, передавая его [последние слова не очень разборчивы из-за стоящего поверх тоже не очень разборчивого, размазанного штампа: Заведующiй пересыльнымъ отделенiемъ. Помощник начальника]. Таким образом, связь с ними налажена. Если бы ты могла присылать иногда папиросы или табак, все равно что, было бы очень хорошо, а то с куревом здесь беда, а бросить курить в той обстановке, в какой я нахожусь, очень тяжело.