Переговоры - [6]

Ты желаешь загнать меня в угол. Это несправедливо: ни Феликс, ни я не стали последователями какой-либо школы. И если кто-то использует «Анти-Эдип», что-то с ним делает, то это уже другой вопрос. Ты хочешь загнать меня в угол в политике, свести все к подписям под манифестами и петициями, к роли «социального суперассистента». Это не так, и среди заслуг, приписываемых Фуко, на его счету есть и впервые разрушенные машины возмещения, и отстранение интеллектуала от его классического положения в политике. Именно вы еще живете провокациями, публикациями, вопросами, публичными признаниями («признайся, признайся…»). Я же, наоборот, чувствую, как приближается век подполья — наполовину добровольного, наполовину вынужденного, — и с ним будут связаны самые свежие желания, в том числе и в политике. Ты хочешь загнать меня в угол и в профессиональном отношении, так как я два года читал лекции в Винсенне[7], и теперь, как ты говоришь, мне там уже нечего делать. Ты думаешь, что пока то преподавал, я допускал противоречие, когда «отвергая положение профессора, был вынужден преподавать, поднимал сбрую, когда весь мир ее ронял»; но я нечувствителен к противоречиям, я — не прекрасная душа, трагически переживающая условия своего существования. Борцы, активисты, безумцы — как настоящие, так и притворяющиеся, — глупцы и умники поддерживали меня, прерывали, оскорбляли. В Винсенне было живо и весело. Это длилось два года, и их достаточно, чтобы многое изменилось. Теперь, когда я уже не преподаю в тех же условиях, ты говоришь, или сообщаешь, ссылаясь на других, что я уже ничего не делаю, что я бессилен, как старая немощная королева. Все это такая же ложь: я скрываюсь, я продолжаю проделывать свои трюки с как можно меньшим количеством людей, а ты, вместо того чтобы помешать мне оказаться в центре внимания, требуешь у меня отчета и предоставляешь право выбора между бессилием и противоречием. Наконец, ты хочешь загнать меня в угол и на уровне личных, семейных отношений. Здесь ты уже высоко не поднимаешься. Ты объясняешь, что у меня была женщина, а потом дочь, которая играла в куклы, и что она была третьей в этом треугольнике. И это вызывает у тебя смех в связи с «Анти-Эдипом». Ты мог бы также сказать, что у меня есть сын, которому скоро придется пройти психоанализ. Если ты полагаешь, что игра в куклы порождает комплекс Эдипа или всего лишь приводит к браку, то это странно. Эдип — это не кукла, это внутренняя секреция, это железа, и никогда не бывает борьбы против эдиповских секреций без борьбы против самого себя, без экспериментов над самим собой, без приобретения способности любить и желать (вместо плаксивого желания быть любимым, которое всех нас приводит к психоаналитику). Вопрос о не-эдиповских страстях не является незначительным. И ты должен знать, что недостаточно быть холостяком, бездетным человеком, педерастом, членом группы, чтобы уйти от комплекса Эдипа, так как комплекс Эдипа есть и у группы, у гомосексуалистов, у женщин из МЛФ и т. д. Свидетель — один текст, «Арабы и мы», в котором еще больше Эдипа, чем у моей дочери.

Таким образом, я ни в чем не должен признаваться. Относительный успех «Анти-Эдипа» не компрометирует ни Феликса, ни меня; в каком-то смысле он нас не касается, потому что у нас уже другие планы. Теперь я перейду к другому твоему критическому выпаду, более грубому и более чувствительному, сводящемуся к тому, что я, исходя из расчета, всегда плетусь в хвосте, берегу свои силы, пользуюсь чужими исследованиями, экспериментами педерастов, наркоманов, алкоголиков, мазохистов, безумцев и т. д., смутно понимаю их радости и их горечь, а сам никогда ничем не рискую. Ты обращаешь против меня текст, который я сам написал и где прошу не делать профессионального докладчика об Арто из светского любителя Фитцджеральда. Но что ты знаешь обо мне, если говоришь, что я скорее верю в тайну, т. е. в могущество лжи, чем в рассказы, свидетельствующие о печальной вере в точность и правду? Если я не бродяжничаю и никуда не уезжаю, то это значит, что я путешествую, не трогаясь с места, и для меня это — целый мир, который я могу измерить только эмоциями и уклончиво выразить в том, что пишу. И причем здесь мои отношения с педерастами, наркоманами, алкоголиками, если я сам получаю аналогичные результаты иными средствами? Интерес не в том, чтобы узнать, пользуюсь ли я чем бы то ни было, а в том, чтобы выяснить, есть ли люди, которые делают те или иные вещи, как и я, в своем углу, и возможны ли между ними встречи, случайные, непредвиденные, и никаких выравниваний, присоединений, всего этого дерьма, где за каждым предполагается нечистая совесть, и каждый проверяет другого. Я вам ничего не должен, т. е. я должен вам не больше, чем вы мне. Нет никаких причин для того, чтобы я пришел в ваши гетто, так как они у меня свои. Никогда не было так, чтобы проблема заключалась в природе той или иной исключительной группы; все дело — в трансверсальных отношениях, где эффекты, вызванные чем-либо (гомосексуализм, наркотики и т. д.), всегда могут быть получены иными средствами. В противоположность тем, кто мыслит о себе «я есть то, я есть это», кто мыслит еще психоаналитическим способом (обращаясь к своему детству или к своей судьбе), следует мыслить неопределенными, маловероятными терминами. Я не знаю, кем я являюсь, и пока нет необходимых исследований, опытов не-эдиповских, не-нарциссистских, никакой педераст никогда не сможет сказать с уверенностью: «Я — педераст». Проблема не в том, чтобы быть тем или иным человеком, но, скорее, в становлении нечеловеческого, в становлении универсального животного, — не в том смысле, что следует взять какого-то зверя, а в том, чтобы разобрать организацию человеческого тела, проникнуть в ту или иную зону его интенсивности, открывая в каждой из них зоны, принадлежащие моему «Я», а также группы, популяции и виды, которые там обитают. Почему я не имею права говорить о медицине, не будучи врачом, если я говорю о ней как собака? Почему я не могу говорить о наркотиках, не будучи наркоманом, если я говорю о них как маленькая птичка? И почему я не могу описать какой-либо дискурс, даже если он совершенно ирреальный и искусственный, если не требуется, чтобы я придерживался его заглавия? Наркотик иногда вызывает бред, почему же я не буду бредить от наркотика? Что вы сделали из вашей реальности? Ваш плоский реализм. И тогда зачем ты читаешь меня? Аргументация от осторожного опыта — это плохая, реакционная аргументация. Я отдаю предпочтение следующей фразе из «Анти-Эдипа»: нет, мы никогда не видели шизофреников.