Перегон - [21]

— Хорошо, милая, ты грейся пока и поспи если получится, а я посмотрю вокруг…

Саша снял с печки пустой чайник, взял с печи две большие кастрюли, накинул на плечи потемневший от грязи бушлат и вышел за дверь. На улице он набил полный чайник и кастрюли снегом, вернулся и поставил их на раскалённую печь. Пока грелась вода, он натянул под потолком верёвку и повесил на неё два синих солдатских одеяла, отделив ими будто ширмой, угол избы. Затем он принёс глубокое эмалированное корыто, которое нашёл между хламом на чердаке. Вымыв и установив корыто за ширмой, Саша наполнил его кипятком и опять отправился за снегом. Второй раз он не доводил воду до кипения, а только согрел её, чтобы разбавить горячую воду.

— Оленька, — Саша нежно взял девушку за руку, — ванна готова!

Она открыла глаза и вяло улыбнулась.

— Ты так шутишь?

Войдя за ширму и увидев наполненную водой посудину, Оля радостно всплеснула руками.

— Это сон?

— Да! Раздевайся, а я принесу свечу, здесь совсем темно…

— Нет, Саша, не надо свечи, здесь хорошо…

— Ну ладно… Тогда я согрею ещё воды. Держи мыло…

Когда Саша вошёл за ширму в следующий раз, Оля сидела в миске с мыльной водой подтянув к подбородку острые колени. Родинки не её худых лопатках рассыпались созвездием Андромеды.

— Давай я тебе помогу помыть голову…

Саша ещё несколько раз грел воду. Вскоре перестирав всё бельё и развесив его на верёвке, Оля быстро уснула, свернувшись калачиком на одном из одеял и укрывшись полушубком. Саша посидел рядом с ней любуясь её красивым лицом, потом подбросил в печь несколько брёвен и вышел во двор к Фадею. Тяжёлое, пасмурное небо угрюмо висело над макушками старых елей. На деревьях перекрикивая друг друга, надрывая горло бранились худые вороны.

— Это они к дождю раскаркались, — Фадей с любопытством разглядывал птиц рассевшихся на голых ветках, — будешь? — Он протянул Саше готовую самокрутку.

— Не хочется что-то, уже месяц не курю, отвык как-то…

— А я наоборот, всё никак не надымлюсь, — он закрыв от удовольствия глаза глубоко затянулся и выпустил в воздух большой сноп едкого дыма, — ну и что теперь по ходу Саня?

— Теперь спать пойдём, утром решим что делать.

— Ну ты давай, а я ещё постою… Что там Чингисхан?

— Вроде спит…

— А Ольга твоя? — Фадей ловким щелчком зашвырнул окурок далеко в темноту.

— Тоже…

Под утро началась гроза, первый весенний дождь сбивал с деревьев остатки снега, оставлял на редких полянах узкие проталины. Гулкий разрыв грома разбудил Ольгу, она вздрогнула и прижалась к Саше.

— Хорошо, что у нас теперь есть крыша…

Не дождавшись ответа она положила голову ему на грудь, прикрыла глаза и тихо запела:

«Добрый вечер, сад-сад!

Все березы спят-спят,

И мы скоро спать пойдем,

Только песенку споем.

А девочкам, дин-дон,

Пусть приснится сон-сон,

Полный красненьких цветов…»[8]

Саша не спал, нехитрые слова этой песенки, которую часто напевала мама, терпкий запах хвои, горячее дыхание Оли, неожиданно пробудили в нём какие-то странные, незнакомые ранее чувства. Он вдруг понял, скорее даже почувствовал, что в этой хрупкой девушке, нашептывающей колыбельную песню заключён весь его мир. И ещё что на всём белом свете, нет для него ничего дороже этих простеньких слов, этого вязкого хвойного благоухания, этого жаркого дыхания…

Ему опять приснился отец, он стоял облокотившись на чугунные решётки Кировского Моста, любуясь неисчезающей с небосклона солнечной аурой белой ночи.

* * *

— … Чайку пожуём, водичкой запьём, потрём о том, о сём…

Грузный, неопределённого возраста мужик по-хозяйски сидел за столом, рядом с ним на лавке лежала его огромная меховая шапка. Он неспешно доставал из брезентовой сумки разные свёртки, аккуратно разворачивал и раскладывал на столе в одному ему понятной логической последовательности. На тыльной стороне его ладони тускнела размытая годами татуировка, три буквы — ЗЛО.[9] Вскоре на столе оказалась банка засахаренного мёда, заботливо перевязанная пёстрой тесёмкой, рядом с ней большая круглая буханка хлеба, крупная луковица, завёрнутый в марлю кусок жёлтого масла, мешочек с кедровыми орешками, прессованный брикет чая. Покончив с этими манипуляциями он собрал газеты в которые была завёрнута снедь и сложил их обратно в сумку, затем медленно встал, чуть приоткрыл окно и обратился сразу ко всем:

— Духоту проветрю…

В дом ворвался сырой лесной воздух, в открытом окне виднелась узкая поляна покрытая чешуйками прошлогодних шишек.

— Откуда прознал, что мы здесь? — Фадей набросил на плечи высохший за ночь бушлат.

— Вороны накаркали… Ваккурат прошлой ночью… — мужик оглядел всех присутствующих, на миг зацепился взглядом за Ольгу, потом обратился к Фадею, — малява у тебя?

Перечитав послание два раза, он скомкал записку и бросил её в печь, где она вспыхнув превратилась в дым.

— Ты Саша? — гость потёр ладонью исцарапанный оспой, плохо выбритый подбородок.

Саша кивнул.

— А я значится буду брат Савелий… Выйдем на воздух…

Когда они вернулись Валера и Фадей сидели за столом, ели хлеб с маслом и мёдом, пили крепкий чай. Ольга тоже сидела за столом напротив них и грела ладони о чашку кипятка.

— Значится так граждане беглые