Перегон - [12]

Некоторое время назад отношение к Ольге со стороны блатных, неожиданно изменилось. По команде Дяди Гриши её переселили на нижние нары в противоположную от уборной сторону вагона, где кантовались авторитетные пассажирки. Затем девушку несколько раз приглашали пить чай, угощали конфетами и печеньем, а неделю назад она обнаружила на своих нарах, добротно связанный свитер с высоким горлом. Ольга терялась в догадках, не понимая причины происходящих перемен. Всё выяснилось прошлой ночью, когда её разбудила Ириска и отвела к смотрящей. Та поджав ноги сидела на нарах и курила, сбрасывая пепел в консервную банку из под сгущёнки. Её крупные очки с толстыми линзами, лежали рядом на тумбочке, без них она казалась одинокой и беззащитной.

— Вот здесь сядь, Журавлёва, — Дядя Гриша кивком головы указала девушке на противоположную сторону нар, — разговоры разговаривать будем…

— А что случилось?

— Пока ничего…

Обыкновенно молчаливая, старая зэчка неожиданно разговорилась, вспомнила младшего брата, известного щипача по кличке Мотя-Понедельник. Прозвище своё он получил потому что «трудился» только один день в неделю. Мотя воровал в музеях, благо в обеих столицах их было предостаточно. Причём музей, как учреждение, занимающееся собиранием, хранением и выставкой для обозрения памятников истории и искусства, его не интересовал. Его так же не интересовали хранимые в них памятники истории и образцы искусства, хотя за годы «работы», он знал о музейных экспозициях практически всё. Как это не банально, но его интересовали люди, и даже не столько люди, сколько содержимое их карманов и сумок. Понедельник был виртуозом своего дела. Его пальцы были чувствительнее, чем у кардиохирурга, а интуиция острее, чем у директора бани. Мотя представлялся искусствоведом и предлагал за умеренное вознаграждение провести частную экскурсию. Импозантный мужчина в замшевом пиджаке с шёлковым платочком на шее и золотой печаткой на мизинце производил приятное впечатление. Доверчивые люди не раздумывая соглашались. Обычно всё самое ценное, Мотя доставал из их карманов, снимал с рук и вытаскивал из сумок, в первые четыре минуты. Затем он подводил туристов к главному шедевру музея, давал им время насладиться прекрасным, а сам тем временем исчезал. Сейчас Мотя-Понедельник отбывал очередной срок в Салехардской колонии номер три, в простонародье «Троечке». Взяли его с поличным, у Петроградской Набережной, на борту легендарной «Авроры». Группу чилийских товарищей, прибывших в Советский Союз за зарплатой, зорко пасла контора…

Они проговорили до утра. Когда Ольга ушла спать, Дядя Гриша одела очки, достала из тумбочки тетрадку и карандаш, оторвала уголок странички и написав не нём несколько слов, плотно свернула трубочкой.

* * *

Внезапно, не по сезону, зарядил дождь. Он лил три дня, иногда превращаясь в град. Тогда пребывание в поезде превращалось в сплошное мучение. Крупные ледышки безжалостно барабанили по стальным крышам вагонов, от грохота некуда было укрыться. Потом опять начинался дождь, с потолка текли ручьи, сперва с ними боролись, носились с вёдрами от одного к другому, затем бросили. По вагонам растекались холодные чёрные лужи. Этап не двигался, состав замер перед въездом на короткий стальной мост над глубоким, скалистым ущельем. Одинокий семафор нервно мигал красным глазом. Ветер, то и дело поднимал в воздух, тяжёлые кучи бездомных листьев, темневших из растопленных дождевой водой, снежных проталин.

* * *

Во время шмона, женщин на улицу не выгнали, их перевели в проход за сетку где обычно «гуляет» вохра. Они столпились у узкого окна, разглядывали верхушки мокрых елей, редких, видимо отбившихся от стаи птиц. Между тем, вохра громила жилую часть «Столыпина». Шмон длился пол дня, потом до ночи зечки наводили порядок. Всё было разбросано, на полу валялись вещи, обломки табуреток, фотографии, обрывки газет и книг. Видимо искали что-то определённое, в нескольких местах пола и стен, были оторваны доски и обшивка, а над углом Дяди Гриши, даже снимали потолок. Окончательно прибрались и восстановили порядок, только через неделю.

Ольга сидела на нарах поджав к груди колени и обняв их руками. Она безразлично смотрела в глубину вагона, когда к ней подсела Райка.

— Ну что подруга… Завтра?! — не то спросила, не то напомнила она.

— Завтра… — Ольга вздрогнула, очнувшись от своих дум.

— Смотри вот, — Райка дослала из под телогрейки бумажный пакет, аккуратно положила его на одеяло и развернула. На бумаге лежало белоснежное, шёлковое, бельё, — нравится?

— Очень… — девушка взяла в руки невесомые вещи и улыбнулась, они оказались тёплыми.

— Это тебе! Ну на время… Потом выстираешь и вернёшь. Только стирай без хлорки, поняла?

— Рая, а ты кем до тюрьмы была? — продолжая держать в руках бельё, спросила Ольга.

— Воровкой…

В это время к ним подошла ещё одна женщина, её звали Зина, она отбывала сто вторую с отягчающими: пьянка-сожитель-седьмой этаж. Зэчка постояла возле них, потом ушла и через несколько минут вернулась, держа в огрубелых руках маленькую коробочку — помаду и тени. Потом Ириска принесла янтарные бусы, наводчица Беда — крошечный пузырёк с цветочными духами, воровка Капуста — розовые, слегка пересохшие румяна и надколотое, круглое зеркальце, Зойка-Трёха — небольшой кубик клубничного мыла. Вечером женщины набрали несколько вёдер дождевой воды, разбавили её хвойной настойкой, согрели на буржуйке и устроили девушке настоящую баню. После отбоя Ольга даже не пыталась уснуть. Услышав тихие шаги Ириски, она села на кровати, обвела глазами спящий вагон, будто прощаясь с ним на всегда, застелила нары и проведя по одеялу ладонью, медленно пошла навстречу неизвестности. Под подушкой осталось лежать завёрнутое в бумагу белоснежное, шёлковое бельё, маленькая коробочка с помадой и тенями, янтарные бусы, крошечный пузырёк с цветочными духами, розовые румяна и надколотое, круглое зеркальце …