Перегон - [8]

— Нет, нет, нет! — негодуя, замахал руками Можейкин. — Это свойственно лишь незаурядным личностям, уверяю вас. Вы и сами не догадываетесь, какой вы человек.

«Наблюдательный я человек», — подумал Вадим, видя, как распрямляется спина у Можейкина, как принимает лицо его снисходительно-покровительственное выражение.

— Давайте присядем, — предложил Можейкин и сел первый, уверенно и небрежно. И показалось Вадиму, что не такой уж он серенький и гладенький и что-то в, нем есть сильное, скрытое, чего не ухватишь сразу, не рассмотришь с налета. Но симпатии от этого к нему у Вадима не прибавилось, он все еще помнил свою догадку о сгорбленной спине и вскинутой голове.

— Расскажите, как все было?

А мужу, интересно, можно все рассказать? Об этом она не говорила. А впрочем, наверное, не надо, раз уж начал врать, надо продолжать дальше в том же духе, потом разберемся.

Он сообщил то же самое, что и оперуполномоченному, разве что приукрасил немного. Оказалось, что он просто храбрец, ни секунды не сомневающийся в себе и своих силах.

— Так, — задумчиво протянул Можейкин. — Вы и впрямь прекрасный молодой человек. Всю жизнь жалел, что нет у меня сына. Жена, знаете ли, дочь родила, а сына не успела, умерла… Я, знаете ли, вдовец. Люда у меня вторая жена. Я как увидел ее три года назад, так и обмер сразу, понял, что влюбился, старый болван, на старости лет такое открытое, яркое чувство. Как она сейчас? Пришла в сознание?

Вадим пожал плечами:

— Можно узнать у дежурной, она позвонит в отделение.

— Да-да. — Можейкин поднялся, подошел к столику. Румяная женщина с усилием оторвалась от книги, вздохнула, набрала номер, спросила что-то тихо и так же тихо ответила Можейкину.

— Потеряла сознание, — грустно сообщил Можейкин. — Бедная, бедная. Так вы говорите, никого не разглядели?

— Никого.

— Ну вспомните, может быть, какая-то деталь всплывет.

Вадим покрутил головой.

— Как же теперь их найти, подлецов? Трудная задача. Молодые, говорите, были?

— По-моему, молодые…

— Трое?

— Трое.

— Ах подлецы, подлецы…

— Точнее и не скажешь — подлецы.

Они посидели молча. Вадим молчал, потому что ему, собственно, не о чем было говорить с Можейкиным Хотя, конечно, по привычке он мог бы сейчас с ним поболтать, порасспросить его, где работает, в каких условиях живет, ни нервирует ли молодая жена, сколько лет дочери и так далее. Ни к чему не обязывающие вопросы, ни к чему не обязывающие ответы. Так, обычный треп малознакомых людей. Но побыстрее хотелось уехать домой Только как подвести Можейкина к мысли, чтобы тот отвез его. Или не стоит? Поехать на такси? Их еще полно в городе. Да и не хотелось ему теперь отчего-то ехать с Можейкиным в одной машине — как гвоздь вколотилось в мозг: «Головку опустим, спинку выпрямим».

Вадим похлопал себя по коленям, поднялся неторопливо, расчетливо неторопливо, сказал с полуулыбкой:

— Ну пойду я…

— Ах, да, да, — встрепенулся Можейкин, словно Вадим неожиданно вывел его из задумчивости, вырвал из цепких скорбных мыслей о молодой жене. И задумчивость эта показалась Данину наигранной. Что-то многое ему сегодня кажется.

— Вот еще что, — Можейкин тоже встал, взял Вадима под локоть и, не глядя в глаза (взгляд его упирался ровнехонько в самое плечо Данину), спросил чуть медленней, чем следовало:

— Если не секрет… э… э… где работаете, кем? О, бога ради, не хотите — можете не отвечать. Я понимаю, вы человек скромный, но писем писать не буду благодарственных, не буду, все понимаю, все понимаю. Ах, да, — он театрально хлопнул себя по лбу, — я-то сам не представился, Можейкин Борис Александрович, доцент экономического факультета нашего университета…

— Данин Вадим Андреевич, сотрудник Института научной информации по общественным наукам. — Вадим нехотя пожал протянутую руку.

— Знаю, знаю, — обрадовался Можейкин. — Директора знаю — Баринова Сергея Митрофановича, замечательнейший мужик и одаренный ученый, когда-то в годы далекой юности учились вместе в Ленинграде. И еще, еще… — Он нетерпеливо потер лоб костяшкой большого пальца. — Сорокина, да Сорокина Леонида Владимировича Ну как? Ценят вас там, не зажимают, а? А то поговорю по старой памяти-то…

— Ценят, — ответил Данин. — Не зажимают.

— Ну и чудесно. И вот что… — Можейкин слегка замялся, и взгляд, уже переместившийся на лицо Данина, опять скользнул на его плечо. — Вы не рассказывайте никому об этом… случае. Знаете ли, мир тесен… Пойдут сплетни, жену Можейкина избили… Кстати, ее, наверное, сильно били?

— Видимо, так и есть, иначе она бы не потеряла сознание… Мужественная женщина.

— Изумительная, чудная женщина. Ну так вы согласны со мной? Не стоит распространяться об этом, правда? И знаете что, если вдруг чего там вспомните, детали какие, внешность бандитов, вы скажите мне сначала, прежде чем в милицию идти, хорошо? — Теперь Можейкин уже не просил, он требовал, хотя, казалось бы, ни в интонации, ни в лице ничего не изменилось, только вот в серых глазах на мгновение холод появился, жесткость едва уловимая промелькнула. — А Сергею Митрофановичу привет, как встретите.

Он с чувством и самой наимилейшей улыбкой пожал Вадиму руку и тут же сел на скамью и отрешился, словно ушел в свои мысли, — и серенький, не серенький, и гладенький, не гладенький, и сильный, не сильный, не поймешь какой человечек. «И даже словом не обмолвился о том, чтобы до дома довезти», — вяло и безучастно подумал Вадим.