Перегон - [53]

Вадим с удовлетворением заметил, что и Ольга успокоилась. Лицо ожило, в глазах надежда появилась и вера, что помогут, не бросят, не оставят в беде, сделают все, что положено, и отыщут дочку. Не могут не отыскать. Милиция-то у нас ого-го какая! И зажег ее такой верой этот скуластый симпатичный парень, и это тоже немаловажной частью его профессии было — способность видом своим, словами расположить человека, убедить, что на таких бравых ребят можно во всем положиться. Ольга вновь ощутила себя привлекательной женщиной, и изредка изящным движением поправляла волосы, успокоенно и доверительно склонялась к Марушеву, когда отвечала.

— А вы что думаете? — неожиданно обратился Марушев к Вадиму.

Вадим ответил не сразу. Хотя был готов к этому вопросу. Сначала отошел от окна, возле которого стоял, чтобы не бил свет в глаза и не высвечивалось так ярко его лицо. Очутившись в прохладной глубине комнаты, сказал:

— Я не думаю, что это так серьезно, думаю, что пошутил кто-то.

— И можете назвать кого-нибудь, кто способен так шутить?

— С ходу — нет.

— Откуда же уверенность, что забавы ради?..

— Не уверенность, предположение.

— Допустим, но предположение тоже на чем-то основывается?

Вадим пожал плечами:

— Не Чикаго же у нас в конце концов.

— Жиденькое основание. Ну хорошо. — Марушев поднялся. — Пойдем, Леночка, покажешь, откуда машина подъехала, где ты стояла в это время, пойдем.

— Кстати, — обернулся он уже у двери. — Всем постам ГАИ дано было указание по возможности проверять светлые «Жигули», если в них сидят дети. Но, сами понимаете, это чрезвычайно сложно. Пока никаких результатов.

И стоило только выйти Марушеву, как посерело у Ольги лицо, и пообвисли плечи, и сгорбилась она, как после многочасовой трудоемкой работы. Будто силы все свои потратила на то, чтобы так непринужденно и обаятельно держаться перед чужими людьми.

Ольга сдавила виски, зажмурилась, покрутила головой, потом резко отбросила руки, опершись на подлокотник, встала неловко, оправила привычно платье и, шаркая тапочками, побрела на кухню:

— Иди, чаю хоть попьем, — донеслось оттуда.

Данин устроился за столом, придвинул к себе чашку, потянулся за вареньем. Когда перекладывал его из банки в блюдце, задел ложкой о край банки, и две крупные ягодины мягко шлепнулись на пол.

— Ты что, слепой! — вскинулась Ольга. — Уже совсем ни черта не видишь! Ты, что ли, здесь убираешь, вылизываешь все? Как придешь, так только бы нагадить. Руки-крюки. Ну что уселся? Иди за тряпкой. О, господи!

Вадим оторопело смотрел на Ольгу и никак не мог сообразить, кому она это говорит. Уже стерлись из памяти скандалы, взаимные унижения, начинавшиеся всегда именно с такого вот пустяка, забыл уже, как больно и беспощадно били слова о его беспомощности, неприспособленности, о никчемности, забыл, как огрызался неумело, как плакать хотелось нестерпимо, как убежать из дома хотелось. И вот теперь вспомнил все сразу…

Он вдруг ощутил, что его трясут за плечо, с силой, с остервенением. Так, что даже зубы у него клацали. Он инстинктивно отстранился, дернул плечом, а когда вскинул глаза, Ольгино лицо увидел, перекошенное, чужое.

— Ты что, оглох? — выкрикнула она и затихла враз, что-то такое, видимо, прочтя в его взгляде, что заставило ее осечься, оборвать себя.

Заголосил звонок, на сей раз не пугающе, на удивление мягко и призывно. Он ожидаем был, этот звонок, и Вадим за секунду до него будто почувствовал смутно что-то хорошее и изготовился уже из-за стола встать, подойти к двери, к тишине коридорной прислушаться, не идет ли Марушев или Спирин. Он с легкостью подбежал к двери, щелкнул замками, распахнул ее, и возглас радости сорвался с его губ. Он нагнулся стремительно, подхватил поникшую, поблекшую, усталую, но все же улыбающуюся Дашку, прижал теплое ее тельце к себе, ткнулся носом в шею, застыл так на мгновение. А дочку уже рвала из рук Ольга, вскрикивая что-то и смеясь счастливо. Вадим осторожно передал Ольге девочку, обернулся к Марушеву, Спирину, Леночкиной маме, самой Леночке. Они стояли неподвижно возле двери и только улыбались удовлетворенно и облегченно. Стояли, чуть ли не прижавшись друг к другу плечами, как близкие люди, вместе сделавшие доброе дело.

— Как? Откуда? — только и спросил Вадим.

Оказывается, как объяснил Марушев, они увидели Дашку в тот момент, когда вышли с Леночкой из переулка, где стояла машина, на улицу. Даша, растерянная, заплаканная, стояла на перекрестке у светофора метрах в трехстах от них. Первой ее заметила Лена (как только она могла углядеть ее в такой толпе?) и закричала: «Дашенька! Дашенька!» — и побежала к ней со всех ног.

Короче говоря, два часа назад к Даше подошел «хороший дядя», сказал, что он друг папы и они сейчас поедут к нему, а маме позвонят. Когда подошли к машине, Даша все-таки испугалась, но было поздно, ее силой втащили в машину, потом пересадили в другую, покатали и отпустили на том самом перекрестке, указав при этом, в какую сторону ей идти, чтобы дом свой отыскать. А она забыла, растерялась, крутилась на одном месте волчком и испугалась потом, и заплакала. Из комнаты доносилось счастливое щебетанье Ольги, и Леночка уже была там, обхаживала Дашку, строго поучала ее чему-то, и Леночкина мама уже там была, все охала, все возмущалась «шутниками». Одним словом, все обошлось, самое время радостную легкость ощутить, вдохнуть свободно, распрямиться, улыбнуться. А Вадим вот посерьезнел наоборот, тревожно стало. Выходит, что условия они потом ставить будут, позже, может, уже сегодня или завтра утром, а это они силу свою просто показали, мол, видишь, как все легко нам удается, не подчинишься, гляди, брат. Вадим посмотрел на Марушева. У того тоже радости особой на лице не было, видно, что-то ему по-прежнему не нравится в этой истории.