Перед самой войной с эскимосами - [3]

— Не в том дело, — ответила Джинни и снова скрестила ноги. — Просто мама всегда готовит завтрак к моему приходу. Если я не стану есть, она разозлится, вот я про что.

Брат Селины, видимо, удовлетворился этим объяснением. Во всяком случае, он кивнул и стал смотреть в сторону. Но вдруг снова обернулся:

— Стаканчик молока, а?

— Нет, не надо… А вообще-то спасибо вам.

Он рассеянно наклонился и почесал голую лодыжку.

— Как звать того парня, за кого она выходит? — спросил он.

— Это вы про Джоан? — сказала Джинни. — Дик Хефнер.

Селинин брат молча чесал лодыжку.

— Он военный моряк, капитан-лейтенант.

— Фу-ты, ну-ты!

Джинни фыркнула. Он расчесывал лодыжку, покуда она не покраснела, потом принялся расковыривать какую-то царапину, и Джинни отвела взгляд.

— А откуда вы знаете Джоан? — спросила она. — Я вас ни разу не видела ни у нас дома, ни вообще.

— Сроду не был в вашем дурацком доме.

Джинни выжидательно помолчала, но продолжения не последовало.

— А где же вы тогда с ней познакомились?

— … вечеринка.

— На вечеринке? А когда?

— Да не знаю. Рождество, в сорок втором.

Из нагрудного кармана пижамы он вытащил двумя пальцами сигарету, такую измятую, будто он на ней спал.

— Брось-ка мне спички, а? — попросил он.

Джинни взяла коробок со столика у дивана и протянула Селининому брату. Он закурил сигарету, так и не распрямив ее, потом сунул обгоревшую спичку в коробок. Запрокинув голову, он медленно выпустил изо рта целое облако дыма и стал втягивать его носом. Так он и курил, делая «французские затяжки» одну за другой. Видимо, то была не салонная бравада, а просто демонстрация личного достижения молодого человека, который, к примеру, время от времени, может быть, даже пробовал бриться левой рукой.

— А почему Джоан воображала? — поинтересовалась Джинни.

— Почему? Да потому, что воображала. Откуда мне, к чертям, знать — почему?

— Да, но я хочу сказать — почему вы так говорите?

Он устало повернулся к ней.

— Послушай. Я написал ей восемь писем, черт дери. Восемь. И она ни на одно не ответила.

Джинни помолчала.

— Ну, может, она была занята.

— Хм. Занята. Трудится, не покладая рук, черт подери.

— Вам непременно надо все время чертыхаться?

— Вот именно, черт подери.

Джинни снова фыркнула.

— А вообще-то вы давно ее знаете? — спросила она.

— Довольно давно.

— Я хочу сказать — вы ей звонили хоть раз или еще там что? Я говорю — звонили вы ей?

— Не-а…

— Вот это да! Так если вы ей никогда не звонили, и вообще…

— Не мог, к чертям собачьим.

— Почему? — удивилась Джинни.

— Не был тогда в Нью-Йорке.

— Да? А где же вы были?

— Я? В Огайо.

— А, вы были в колледже?

— Не, ушел.

— А, так вы были в армии?

— Не…

Рукой, в которой была зажата сигарета, Селинин брат похлопал себя по левой стороне груди.

— Моторчик, — бросил он.

— Вы хотите сказать — сердце? А что у вас с сердцем?

— А черт его знает. В детстве был ревматизм. Жуткая боль…

— Так вам, наверно, курить не надо? То есть, наверно, совсем курить нельзя, и вообще? Врач говорил моей…

— Ха, они наговорят!

Джинни ненадолго умолкла. Очень ненадолго. Потом спросила:

— А что вы делали в Огайо?

— Я? Работал на этом проклятом авиационном заводе.

— Да? — сказала Джинни. — Ну и как вам, понравилось?

— «Ну и как вам понравилось?» — передразнил он с гримасой. — Я был в восторге. Просто обожаю самолеты. Такие миляги!

Джинни была слишком заинтересована, чтобы почувствовать себя обиженной.

— И долго вы там работали? На авиационном заводе?

— Да не знаю, черт дери. Три года и месяц.

Он поднялся, подошел к окну и стал смотреть вниз, на улицу, почесывая спину большим пальцем.

— Ты только глянь на них, — сказал он. — Идиоты проклятые.

— Кто?

— Да не знаю. Все!

— Если будете руку опускать, опять кровь пойдет, — сказала Джинни.

Он послушался, поставил левую ногу на широкий подоконник и положил порезанную руку на колено.

— Все тащатся на этот проклятый призывной пункт, — объявил он, продолжая глядеть вниз, на улицу. — В следующий раз будем воевать с эскимосами. Тебе это известно?

— С кем? — удивилась Джинни.

— С эскимосами… Разуй уши, черт подери.

— Но почему с эскимосами?

— Да не знаю. Откуда, к чертям собачьим, мне знать? Теперь все старичье погонят. Ребят лет под шестьдесят. Кому нет шестидесяти, брать не будут. Дадут им укороченный рабочий день, и все дела. Сила!

— Ну, вас все равно не возьмут, — сказала Джинни без всякой задней мысли, но, не успев закончить фразу, поняла, что говорит не то.

— Знаю, — быстро ответил он и снял ногу с подоконника.

Приподняв раму, он вышвырнул сигарету на улицу. А покончив с этим, повернулся к Джинни:

— Эй, будь другом. Тут придет один малый, скажи — я буду готов через минуту, ладно? Только побреюсь, и все. Идет?

Джинни кивнула.

— Мне поторопить Селину или как? Она знает, что ты здесь?

— Да, знает, — ответила Джинни. — Я не тороплюсь, спасибо.

Брат Селины кивнул. В последний раз внимательно оглядел порез, словно прикидывая, сможет ли в таком состоянии дойти до своей комнаты.

— Почему вы его не залепите? Есть у вас пластырь или еще что-нибудь?

— Не-а. Ладно, не переживай.

— И он побрел из гостиной. Но очень скоро вернулся, неся половину сандвича.

— На, ешь, — сказал он. — Вкусно.