Перед наступлением - [3]

— Погоди, — остановила его Степанова. — Садись да послушай, что я тебе скажу.

— Интересно, что вы мне можете сказать?

— А скажу то, что ты, капитан, повеса. Ни совести, ни стыда у тебя нет.

— Погодите, погодите! — пытался остановить Степанову Пиунов.

— Молчи!.. За сколькими девчатами ты уже охотился в госпитале? Теперь Березину приглядел? Понравилась? Хорошая дивчина, да не про тебя!

— Обождите же вы! Дайте проглотить первый заряд! — И Пиунов раскатисто захохотал, смутив своим смехом опытную кастеляншу. — Теперь меня слушайте. Войне скоро конец? Скоро. Должен я жениться? Должен. Вот и ищу себе невесту.

— Не так ищешь!

— Так. Присматриваюсь к одной, ко второй, третьей. Не нравятся!

Сима вспоминает, как кольнули ее в сердце эти последние слова Пиунова. А капитан между тем продолжал:

— А потом действительно приглядел это лупоглазое чудо. Сразу понял: она, которая на всю жизнь мне суждена. Мечта моя!..

— Не говори красивых слов! — опять перебила его Степанова.

— Красивое красивым и называется. В душу мне Березина запала — вам первой об этом говорю. И еще скажу вот что. Здесь, на фронте, каждого человека можно узнать в два-три дня лучше, чем в другом месте за год. А девушку — тем более! Здесь ее и дом, и работа, и отдых. Вся она как на ладони.

— Что ж, по-твоему, всех невест на войну посылать надо?

Капитан опять захохотал и ответил:

— Не обязательно на войну. Можно на лесозаготовки, в экспедиции разные — словом, подальше от привычных домашних условий. — И, снова громко рассмеявшись, Пиунов вышел из хаты.

Так и не поняла тогда кастелянша Степанова, всерьез говорил с ней капитан или шутил. А Сима угадала, что за смехом Пиунова скрывалась правда, и это окончательно повергло ее в смятение.

Как-то вечером, когда Сима после работы шла отдыхать, ее встретил Пиунов и пригласил прогуляться по улице.

Стоял тихий апрельский вечер. Капитан взял Симу под руку, и она, поколебавшись, не отняла ее. Шли молча. Сима понимала, что Пиунов сейчас скажет то, чего она так боялась, понимала, что рано или поздно ей придется решить трудный, очень трудный вопрос. Ведь, если сказать правду, Симе нравился Пиунов — веселый, умный, двадцатитрехлетний капитан. С ним приятно говорить, танцевать, приятно чувствовать на себе его взгляд. Такой не может не нравиться… Но ведь она любит Пашку Кудрина!..

И Симе очень хотелось как-нибудь оттянуть этот разговор. Она заметила, что ворот гимнастерки Пиунова не застегнут, а шинель из-за раненого плеча внакидку. И чтобы напомнить ему, что она все-таки госпитальный работник, а он раненый, посоветовала застегнуться. Свежо ведь.

Пиунов тщетно пытался одной рукой продеть пуговицы в петельки, и Сима предложила ему помощь. И когда она, приблизив свое лицо к лицу Пиунова, стала застегивать ворот его гимнастерки, он неожиданно обнял ее и поцеловал в губы.

Сима вспыхнула, растерялась. До сих пор не поймет, как решилась на такое — влепила Пиунову пощечину.

Пиунов отшатнулся от нее и… бросился вслед за проходившим мимо грузовиком. Сима видела, как он на ходу кинул в кузов свою шинель, потом, ухватившись одной рукой за задний борт кузова, тут же очутился в машине.

Так, недолечившись, уехал сгоряча храбрый разведчик на передовую. Даже не выписался из госпиталя, не захватил свой вещмешок, чем привел в немалое замешательство госпитальное начальство и вызвал нарекания девушек за то, что Сима Березина свела с ума такого симпатичного ходячего раненого.

Потом Сима получила от Пиунова письмо, на которое до сих пор не ответила. А в письме — славненький березовый листик; почему-то красный, точно сейчас не июнь, а ноябрь. Зачем Пиунов вложил этот листик в конверт?.. Нужно ответить капитану. Должен же он знать, что она любит другого. «Где только он — этот другой?»

Мысли Симы неожиданно разлетелись, как вспугнутые воробьи. Сидевшая рядом, молча штопавшая чулок Ирина вдруг приложила козырьком руку ко лбу и уставила взгляд в сторону большака.

— Раненых везут.

Сима тоже увидела, что через луг к деревне едет санитарная машина. Нужно идти готовиться к приему.

Девушки, собрав нитки, чулки, вскочили на ноги.

Операционно-перевязочная — большая светлая комната. На ее дверях сохранилась табличка: «7-й класс». Один угол отгорожен простынями. В большой половине стояли в два ряда операционные столы.

За занавеской Сима и Ирина надевали халаты. Тут же, у умывальника с педалью, мыл руки, готовясь к операции, ведущий хирург Николай Николаевич Рокотов — высокий, полный, уже немолодой мужчина, в очках, прочно сидевших на мясистом, слегка горбатом носу.

Девушки о чем-то перешептывались и украдкой смеялись.

— Какой он славненький!.. — расслышал Николай Николаевич слова Ирины. — Нос как струнка, ровненький, на подбородке ямочка. Неужели в разведке все хлопцы такие красивые?

— Тебе каждый холостяк красив, — засмеялась Сима.

— Вот и не каждый! — Ирина надула губы.

Николай Николаевич, поняв, что речь идет о раненом лейтенанте-разведчике, тихонько хмыкнул. Девушки настороженно посмотрели в его сторону. Заметив их взгляд, хирург добродушно рассмеялся и сказал:

— Давайте-ка сюда этого вашего красавца. — Басистый голос хирурга звучал твердо, уверенно.