Перед лицом жизни - [7]

— Вот бы мне к вам в помощники, — сказал разведчик, — топором я владею, да и рубанок у меня в руках горит.

— Нет уж, я и без помощников обойдусь, — ответила женщина. — У меня муж есть в Красной Армии, я его два с половиной года жду.

— А, видать, ты сурьезная?

— Да уж какая есть, только за тебя, маловера, я бы замуж никогда не вышла.

Мы засмеялись. Разведчик отодвинулся от огня, встал, смущенно попрощался с нами и пошел по дороге в сторону Пскова.

— Нового языка пошел добывать, — сказал танкист и покачал головой. — Посмотрю я на них, на разведчиков-то, и вижу… веселые они ребята. Закроют клапан одному пленному — идут добывать другого. А в нашем деле так легко не попрыгаешь, Вот, скажем, сгорела у меня машина, сгорела не на параде, а в бою, так что же вы думаете, я сейчас жизни не рад. Иду я пешком, как сирота… Вижу костер, дай, думаю, зайду… может, на душе полегче станет.

— Вот и мы с Федором таким манером к огоньку пришли, — сказал раненый. — Видим, до санбата еще далеко; давай, говорю, зайдем к костру и перекурим. Огонь-то — он как море. Сядь около него — и душа у тебя станет светлее.

Раненый хотел сказать что-то еще, но, услышав за спиной шаги, круто повернул голову в ту сторону и тихо свистнул от изумления.

Из темноты к костру подошли два немецких солдата в поднятых капюшонах, сутулясь и глубоко держа руки в карманах. За ними появились два русских автоматчика. Они поставили немцев к деревьям, а сами подошли к нам и попросили огоньку.

Какое-то неловкое, угрожающее молчание наступило у костра. Я видел, как дрогнули брови танкиста, как сжались пальцы сержанта, как презрительная и торжествующая улыбка озарила лицо женщины.

— Ну что, «победители», замерзли? — спросила она пленных, поймав их жалкие взгляды, устремленные к огню. — Видно, не нагрелись вы у наших домов? Чего глаза-то в землю уставили? Смотрите вон туда, — крикнула женщина и показала рукой на зарево, просвечивающее сквозь лес. — Не хотите смотреть? Ну и не надо… Тогда смотрите сюда. Вот что вы с Гитлером нам принесли, — она сдернула с головы платок, и немцы увидели ее волосы такой белизны, словно вьюга запорошила их.

— Вы вот чего, ребята, — сурово сказал танкист, обращаясь к автоматчикам. — Может, ваши пленные деревни и не жгли, но я прошу — уводите их отсюда скорее. Там в штабе докурите. Ну, давайте быстрей, не расстраивайте женщину.

Через несколько минут с дороги я услышал голос моего шофера. Он кричал, что машина готова.

— Ну, пора и мне, — сказал сержант. Он встал, встали и раненые. Потом поднялся танкист, женщина поправила свой скарб на саночках, а шофер собрал инструмент и подбросил несколько поленьев в костер.

Мы вышли на дорогу. Там, под Псковом, снова заработала наша артиллерия, озаряя багровыми вспышками запорошенные вершины сосен.

Сырой ветер кидал нам в лицо мокрые хлопья снега, сдувал с дороги фашистские листовки, гнал облака в сторону Пскова.

Сержант вскинул вещевой мешок за плечи.

— Ну, пока, — сказал он. — В Берлине, может, встретимся.

1944

СПАСИТЕЛЬ

Тогда, услышав о маленьком подземном рае, где был построен даже гараж, я свернул к подножию той высоты и без особого труда нашел командный пункт полка.

Здесь действительно было хорошо.

По-видимому, немцы так торопились с эвакуацией, что не успели ни заминировать, ни взорвать этот блиндаж, оклеенный светлыми обоями и освещенный настоящей керосиновой лампой, вставленной в одну из тех люстр, которые когда-то украшали спальни Екатерининского дворца.

В таком подземном раю уставший человек может заснуть в одно мгновение, но здесь пока никто не имел права на сон, и начальник штаба, бодрствуя, колдовал на карте, его помощник что-то писал, а телефонист с остервенением дул в трубку и осипшим голосом попросил принести ему снега, чтобы освежить свое почерневшее от бессонницы лицо.

Я нашел котелок и вышел за дверь, где в ночи, то слева, то справа, то прямо передо мной, вспыхивали и угасали очаги боя так же внезапно, как ракеты и как множество пулевых трасс, несущихся навстречу друг другу. Но все это нисколько не занимало меня. Мои чувства были притуплены усталостью, такой же естественной, какую я испытывал и в мирное время, к концу ночной смены, когда был рабочим на Выборгской стороне.

Сейчас я тоже ждал смены, приезда моего товарища, другого военного корреспондента.

Я оглох от нескольких суток, проведенных без сна, и отголоски этого проигранного немцами боя почти не касались моего сознания, пока я не заметил один обыкновенный огонек, поразивший меня, как чудо.

Он вспыхнул на самой высоте, в только что освобожденной деревне, и засеребрился на ее развалинах, как цветок невиданной красоты.

Он был пока что величиною с гривенник, но его заметил и часовой, который от волнения, так же как и я, не сказал ни единого слова.

Мы стояли молча, потрясенные этим первым мирным огоньком, ощущая те великие опасности, какие угрожают ему. Но огонек все горел, и мы затаив дыхание следили за его мягким светом, не спуская глаз с высоты, где в эти секунды рождался мир.

— Послушайте, товарищ корреспондент, — сказал мне телефонист, когда я вошел в блиндаж. — Вам только что звонил комбат из первого. Он занял высоту, а через десять минут туда явилась местная жительница и бесстрашно зажгла огонь в своей избе. Комбат говорит, что по геройству это просто удивительная баба, и, ежели вы желаете с ней потолковать, идите прямо на огонек.