Перед лицом жизни - [67]
— Ну что, ничего не вымолила?
— Нет, — сказала жена и заплакала.
— А ты не плачь, — сказал Василий Спиридонович. — Ну, нет так нет. Двадцать лет мы с тобой ребятишек ждали, а их нету. Может быть, из приюта возьмем, а? На инженера учить будем. По нынешним временам это вполне доступно.
Часов до двух Василий Спиридонович рассказывал жене про телеграмму Ленина, про ребятишек, которых он будет теперь возить в школу, и чем больше он об этом рассказывал, тем светлее становилось у него на душе. Раздражала только горящая в углу лампадка.
— Ты бы, Маша, потушила ее, — сказал он. — Нечего зря масло портить.
Он вышел за ворота и остановился.
Он презрительно посмотрел на надзирателя, на закрытую милицейскую машину со спящим шофером в кабине и облегченно вздохнул, чувствуя, что за спиной больше никого нет и он теперь может идти вправо и влево без всяких предупреждений.
— Капелька, — сказал он самому себе, — сначала мы пойдем прямо, посидим немножко в пивной, а потом подумаем о ночлеге.
Не торопясь, он пересек теплую площадь и вышел на берег Енисея. Он вспомнил: была зима, когда его привезли в колонию. На плечи падал снег, и луна тогда еще проглядывала из облаков, и Капельке так и не удалось попрощаться с нею.
Сейчас было лето. Был жаркий день. Енисей на мгновение ослепил Капельку своей вспыхнувшей огромной, глубокой синевой.
На самом берегу реки стоял лесопильный завод, и оттуда тянуло прогорклым болотным запахом.
Зеленая тайга медленно спускалась по уступам к воде, и ее длинная яркая тень лежала в реке.
Над товарной пристанью висела пыль.
Из длинных штабелей в баржу грузчики носили кули с черемховским углем, и трап под ними чуть прогибался, когда они двигались двумя цепочками.
Грузчики торопились, и Капелька терпеливо ждал, когда же наконец кто-нибудь из них сорвется с трапа и упадет в воду, но они двигались уверенно, и Капельке вдруг стало скучно, и он брезгливо отвернулся от реки и перестал смотреть на грузчиков. Его внимание привлекли женщины.
Перед самым выходом на свободу он почти перестал спать. По ночам ему было душно от тех удивительных картин, какие создавало его воображение, и он засыпал, и просыпался, и снова засыпал с горящей папиросой во рту.
По ночам Капелька часто видел во сне одну и ту же девушку, похожую на русалку, и просыпался, потому что она уходила от него в море, а он боялся воды.
Но теперь ему нечего было бояться. Он ступал по земле и привыкал к людям, рассматривая только женщин сухими наглыми глазами и загадочно улыбаясь девушкам, одетым в короткие платья с короткими рукавами.
Он шел по береговой улице и в самом конце этой улицы увидел у коновязи ломовых лошадей и прибавил шагу, зная, что там пивная.
В пивной было прохладно и сумрачно.
Ломовые извозчики сидели за одним столом, их влажные спины и затылки были в муке, а широкие рубахи в дегте и желтых пятнах. Из угла на этих людей насмешливо смотрел старичок и потягивал пиво, вздрагивая и морщась от наслаждения.
Капелька подозвал официанта, сутулого сибирского мужика в белом фартуке.
— Што прикажете? — спросил официант, стремительно нагибаясь.
Капелька сморщился, махнул рукой и сказал:
— Я не приказываю, а прошу… Надо же это понимать. Я прошу полдюжины пива и один бутерброд подешевле.
Официант обиженно выпрямился и медленно пошел от столика.
— Я, конечно, извиняюсь, — сказал Капелька, обращаясь к старичку, — но, представьте себе, я очень не люблю холуев.
Капелька положил на колени узелок с бельем.
— Из баньки? — спросил старичок.
— Совершенно точно…
— Ну, выпьем за легкий пар, — сказал старичок. — За то, чтобы вечно ходить под парусами.
Капелька улыбнулся и выпил, потом пожевал бутерброд и вытер губы ладонью.
Над ним висела клетка с попугаем. Два официанта укоризненно смотрели на клетку, а третий что-то говорил буфетчику, который хмурился и покачивал головой.
— Так вот, Тарас Григорыч, пения от него никакого, а штрафовать нас будут. Участковый так и сказал: «Раз, говорит, сумели испортить такую интересную птицу, сумейте ее и перековать». А как его перекуешь, такого фулигана? Запой-то у него беспробудный.
— Запой сурьезный, — сказал буфетчик. — И с чего это он так растревожился? Не могу понять.
— От тоски, — заметил официант. — Холодно у нас в Сибири, и ему непривычно без слонов.
— Вы вот чего, ребята, — сказал буфетчик официантам, — не предавайтесь фантазиям. Нечего баловать иностранную птицу. Пускай воздержится.
Клетка качнулась, и попугай проснулся. Он поднял белую трясущуюся головку, вспрыгнул на жердочку, зевнул и расправил свои зеленые крылья.
— Хозяин, пивка! — сказал он. — Р-р-раков… р-раков…
— Воздержаться надо, Вася, — сказал буфетчик. — Вот скоро участковый придет, слышь, нишкни.
— Участкового мы подождем, — сказал Капелька и вышел из-за стола. — Подумаешь, чем напугали птицу…
Капелька посмотрел на взъерошенного попугая, потрогал прутья и, отломив кусочек сыру от своего бутерброда, бросил его в клетку, чувствуя жалость к этой разноцветной твари.
— Ну дайте вы ему пивка, — сказал Капелька, — чего птицу мучаете? Вот тебе, Вася, хруст, выпей, сынок, за мое здоровье. — Капелька вынул из кармана рубль и бросил его буфетчику.
