Перед лицом жизни - [29]

В полуобморочном состоянии он проделал все, что полагается, с кольцом и очнулся от сильного толчка, будто его кто-то схватил за плечи и удержал на месте.

Туго натянутые стропы раскачивали Радыгина, как пьяного, из стороны в сторону.

Он прислушался и удивился. Великий покой царил в воздухе, но вскоре это ощущение исчезло, и он заметил землю, которая все быстрей и быстрей неслась ему навстречу.

Сильный удар свалил Радыгина с ног, а ослабевшие стропы вдруг опять натянулись и поволокли его по ржи.

Неловкими ноющими руками он загасил парашют, закопал его, затем поднялся и услышал, как где-то в сонной дали запел петух.

«Ну, вот мы и прибыли», — подумал Радыгин и тихо засмеялся, нащупав за пазухой пистолет.

Он посмотрел во все стороны и, нигде не обнаружив парашюта Ливанова, вынул из кармана свисток, и странный звук, похожий на крик дергача, нарушил предутреннюю тишину; ответа Радыгин не услышал.

Он стоял по пояс во ржи, рассматривая местность и недоумевая, что же могло случиться с капитаном.

«Неужели разбился?» — подумал Радыгин, и отчаяние охватило его. Он сел на землю, вынул карту и компас и, когда рассвело, понял, что находится километрах в десяти от условленного места встречи.

Вон и тот лес, и чуть виднеющаяся деревенька, через которую проходит шоссейная дорога, и высота, где, наверное, много будет пролито крови, когда начнется наступление.

Беспокойным взглядом он еще раз оглядел синеющий лес, невысокие холмы с березовыми рощами, темно красные трещины зари, и его сердце тяжело забилось, словно стоял он сейчас перед калиткой родительского дома, о котором много лет ничего не знал.

Серебристые от росы поля все отчетливее проступали сквозь утренний сумрак и тянулись до самой деревни, дымя волнистым, светлым туманом.

Горькое это было чувство — стоять на своей земле и опасаться каждого шороха. Тяжело было смотреть на высоту, за которой лежал родной городок, набитый немцами, на далекую шоссейную дорогу, пыльную от проходящих автомобилей, и на багровый солнечный шар, поднимающийся оттуда, куда Радыгин держал свой путь.

Сейчас весь этот распахнутый мир был занят пришельцами, пока незримыми, затаившимися где-то за холмами, но Радыгин чувствовал их присутствие повсюду и знал, какой ужасный конец они приготовят ему, если он попадет им в руки.

«Шалите, бродяги», — с ожесточением подумал Радыгин и увидел птицу, парящую в вышине.

Птица делала широкие круги, то опускаясь, то круто набирая высоту. Ее распластанные крылья были неподвижны, но она все заметнее приближалась к Радыгину, и оттого, что она летела в его сторону, он почувствовал себя спокойнее, наблюдая за ее свободным, легким полетом.

«Нет, брешете, — подумал Радыгин о немцах, — не достать вам этой птицы, не будет она называться фогелем».

С беспокойством озираясь по сторонам, он вышел на узкую проселочную дорогу и направился в сторону леса. Но чем дальше он шел, тем увереннее становились его шаги, а когда он поравнялся с телегой, на которой сидела старуха, то понял, что это русская беженка, батрачка, и почтительно снял фуражку.

— Доброе утро, маманя. Скажи-ка, пожалуйста, это случайно не Шрейдовский лес?

— Он самый и есть, — ответила старуха. — Иди, сынок, смелей, там чужих нету.

— Благодарю вас, маманя. Мне этот лес и не так уж нужен. Это я от скуки в разговор с тобой пустился.

Старуха радостно и понимающе посмотрела на него и вдруг так сильно дернула вожжами, что задремавшая лошадь качнулась в оглоблях, сердито оглянулась и быстро засеменила ногами по мягкой, разбитой дороге.

До самой лощины Радыгин слышал тарахтенье колес, затем он вспомнил наказ капитана держаться как можно осторожнее, несмотря на то, что все эти места контролировались партизанами.

Перед тем как спуститься на дно лощины, он поправил спутавшиеся лямки заплечного мешка и глубоко вздохнул, ощущая родниковую свежесть этого безветренного августовского утра.

Еще час тому назад, радуясь рассвету, Радыгин видел пустые поля, но теперь там работали женщины в вылинявших косынках, молчаливо убирающие озимые хлеба.

Что-то горькое, приниженное и непривычное было в этом молчании, в унылом мелькании их спин, в тупом блеске серпов и в отчаянном крике ребенка, брошенного где-то во ржи.

Впереди, на косогоре, виднелось несколько эстонских хуторов с сиротливыми дымками, бредущее стадо, а на одном из холмов стоял обезглавленный монастырь, и около его белых разрушенных стен паслись лошади, нелепо переступая стреноженными ногами.

Торопливые удары цепов доносились с какого-то гумна.

«Видать, хреново здесь протекает жизнь», — с грустью подумал Радыгин и боком сошел в лощину.

Судьба капитана тревожила Радыгина все больше и больше.

Он замедлял шаги, словно к чему-то прислушиваясь, часто пожимал плечами и курил одну сигарету за другой, стараясь понять, почему они разминулись, когда ничего особенного не произошло.

Правда, они еще в Ленинграде предвидели всякие случайности и условились встретиться в Шрейдовском лесу, на большой поляне. Но Радыгину было от этого не легче, и он продирался сквозь кустарники с тяжелым чувством. Набухшее от росы пальто затрудняло движения.