Перед лицом жизни - [101]

— Вот гады, — сказал вдруг проснувшийся Марфушка. — Не дали вольному человеку выспаться.

— Выспишься потом, — сказал Мистер. — А сейчас мы должны определиться. Я думаю так: завтра же всем идти в военкомат и проситься в одну часть.

— А возьмут?

— Должны взять.

Уехали они на рассвете дополнительным поездом в тот большой город, где сидел Капелька, и наутро станция опустела, а когда солнце высоко поднялось над садиком, там появилась девочка и вдруг заплакала, поранив себе ногу осколком стакана, раздавленного Мистером. Но вскоре девочка успокоилась. В траве она нашла игрушечный танк и, прихрамывая, принесла его в дом, где вся семья жила еще прежней жизнью только потому, что шел всего лишь второй день войны.

1940–1941

После войны

О ЧЕМ ЗАДУМАЛСЯ ТОВАРИЩ

Странно, но все было так, и они действительно уезжали. Их отправляли на длительное лечение в маленький городок, о котором никто ничего не знал. К вечеру это известие дошло и до Макова в восьмую палату.

Он сидел на подоконнике и смотрел вниз, в глубину госпитального сада, не слыша, как шумят деревья и как звенят трамваи на Охтинском мосту.

Уткнувшись подбородком в колени, он думал о том удивительном стечении обстоятельств, которые заставляют его опять покидать Ленинград и возвращаться туда, откуда он начал свой жизненный путь.

Двадцать лет тому назад в пустом товарном вагоне он уехал из того городка и попал на Кубань в батраки к богатому садовнику, а потом на кирпичный завод, в самое жаркое место, на гофмановские печи.

Мастер Гаркун хотел тогда сделать из Макова такого пальщика, у которого кирпич звенел бы, как хрусталь, но Маков не послушался старика, думая о ином жизненном своем назначении.

Он перебрал много профессий, пока не стал инженером-геологом, а потом командиром полка. Вот и вся жизнь. Но так ли все это?

Разве такими легкими были его пути, когда он поднимался на жизненную свою вершину, познавая мир и трудясь для него?

Он исколесил почти всю Россию и любил ее пыльные дороги, ее вокзалы и моря, степи и тайгу, светлые реки Сибири и прекрасные улицы Ленинграда, и вот сейчас он вдруг подумал о том, как однажды в пути, когда он пробирался с экспедицией в самый отдаленный угол Якутии, он прочитал уйму книг о тех людях, которые, победив в первой мировой войне, возвращались с искалеченной душой и входили в мир, как входят странники в чужие города. Теперь наступил черед возвращаться в жизнь и поколению Макова.

Нет, они были совсем другими людьми, совсем из другого теста. Как непохожи были его солдаты, возвращающиеся домой, на тех солдат, о которых он когда-то читал в заграничных книгах. Да и сам Маков стал уже совсем не тем человеком, каким был до войны.

Сейчас ему казалось, что он стал гораздо лучше и сильнее. И от этого ощущения на душе у него было светло и радостно, и он думал, что месяца через два он, пожалуй, тоже снимет шинель и снова уйдет в тайгу искать золото.

Плохо вот только, что он один и его личная жизнь ни к черту не годится… Да… Но в этом есть какая-то доля и его вины. Правда, в первые же месяцы войны он пытался в письмах поправить эту беду, но письма приходили обратно нераспечатанными, потому что та, кому они предназначались, уехала из Москвы и никто из московских знакомых не мог сказать Макову, где она жила.

Через несколько дней он вновь увидит Москву. Он увидит ее сквозь стекло санитарного вагона, но на перроне его никто не будет встречать, и только большие окна вокзала, часы и горящие электрические лампы напомнят Николаю о той женщине, которая когда-то приходила туда и потом прямо с вокзала ехала с Маковым домой и была такой счастливой, что даже пассажиры замечали это. Он скоро увидит и свой родной городок. Там он прожил до шестнадцати лет. У него были товарищи, и один из них теперь живет в Москве и работает главным инженером очень большого завода.

Только как-то раз Маков побывал у него под Москвой на даче, но во время войны Николай совершенно забыл об этом человеке и вот теперь, глядя в темную глубину сада, он решил попросить своего друга найти ему ту женщину, которую Маков любил. В конце концов, что же тут дурного, если ему хочется устроить свою личную жизнь? Он решил не откладывать этого дела и сразу же после ужина написать письмо.

В глубокой задумчивости просидел он еще несколько минут, а потом вышел в коридор, чувствуя такую уверенность, словно все его начинания подходили уже к хорошему концу.

Маков с удовольствием выкурил папироску, сходил в соседний корпус к своему однополчанину сержанту Кострюкову, раненному в обе ноги, и вернулся в палату, когда уже все офицеры поужинали и вели ленивый разговор о том городке, куда их направляли.

— Я убежден, что это дыра, — сказал Карпачев, — где нет даже приличного кинематографа. Тоже мне, придумали отдых для выздоравливающих офицеров.

— Но зато там, наверно, рыбы до черта?

— Откуда она, эта рыба? — спросил Сизорин, обращаясь к капитану Пономареву. — Там, что же, есть река?

— Да, есть какая-то лужа. Я смотрел по карте.

— Плохо вы смотрели, капитан, — сказал Маков и подошел к Пономареву. — Там две реки, лес и такие сады, каких я нигде не видел.