Перед дальней дорогой - [31]

Элла отвела взгляд.

— Хорошо, поверю. — Она на секунду задумалась. — Говоришь, необычное? Накануне мы были у Ревского, очень мило провели время, пили превосходное вино.

— А ещё, непосредственно перед ссорой? — допытывался Лорка.

— Никакой ссоры не было, просто я вдруг отчётливо поняла всю бессмысленность нашей дальнейшей жизни и логично, убедительно растолковала это Игорю. — Она вдруг нахмурила брови, припоминая что-то. — А перед этим меня укусила в шею муха, а может быть, пчела или оса, в общем, что-то крылатое. Было не так уж больно, но образовалась припухлость. Разглядывая её в зеркало, я злилась на муху, на себя, на весь мир. Тут на меня и снизошла ясность мысли. Это ведь довольно необычно, правда?

— Правда, — подтвердил Лорка, не поднимая глаз.

Он был уверен, что на вершине оврага пчелы или осы его не кусали. А вот мухи и комары? Он никогда не обращал внимания на такие пустяки, особенно в те минуты, когда рядом с ним была Альта.

Ночью над побережьем пронёсся шквал с сильнейшим ливнем. Садовые дорожки усыпали сорванные листья, веточки, разноцветные лепестки роз. Дождь не унимался, но он уже не буйствовал, не лил как из ведра, сеял и сеял с флегматичной настойчивостью.

Оглядывая поутру растрёпанный сад, Лорка с удовольствием потягивал обжигающий губы чёрный кофе.

— Разбой и беспорядок, — благодушно проговорил он.

— Беспорядок, — со вздохом согласился Ревский, сидевший на открытой террасе своего дома напротив Лорки, и вдруг спохватился: — Ты о чем?

Лорка с улыбкой взглянул на старшего товарища.

— Я о саде.

— А я о вине, — буркнул Ревский.

Сразу после разговора с Игорем Дюком Лорка встретился с Ревским и выяснил, что в общем-то все кандидаты в командиры кикианской экспедиции побывали у него в саду и всех он почёл нужным угостить своим знаменитым вином, завоевавшим Гран-при. Лорка откровенно поделился с Ревским своими сомнениями, не забыв красочно расписать приключения в овраге, — уж кому-кому, а Теодорычу он доверял безусловно и до конца. Ревский посмеялся над его подозрительностью, но пообещал произвести самый тщательный биохимический анализ своего призового напитка. Результат оказался неожиданным во всех отношениях. В вине обнаружили сложное органическое соединение, родственное рибонуклеиновым кислотам. Главный компьютер установил: вещество неизвестно науке, и занёс его в каталог под названием Н-РНК, приписав его открытие Ивану Теодоровичу Ревскому.

— Вот ты и прославил своё имя не только в космонавтике, но и в биохимии, — сказал по этому поводу Лорка с нарочитой серьёзностью.

Ревский зыркнул на него:

— Нужна мне эта честь!

Ревский развил бурную деятельность. В результате сотен контрольных опытов установили, что Н-РНК присутствует исключительно в том самом вине, которое завоевало Гран-при и которым гостеприимный Ревский так усердно потчевал своих гостей-космонавтов. Длинная серия других контрольных опытов позволила выяснить, что Н-РНК в тех дозах, в которых она присутствует в вине, оказывает на психику человека лишь слабо выраженное наркотическое, нейростимулирующее действие, сходное с воздействием экстрактов коки. Вызвать какие-либо реакции, опасные для человека в физиологическом или психологическом плане, Н-РНК не в состоянии, если даже увеличить дозы его приёма десятикратно. Этот успокаивающий вывод несколько портила маленькая приписка, уведомлявшая о том, что воздействие Н-РНК на человеческий организм тонко, многопланово и что исследования ещё продолжаются.

— Перестраховщики, — ворчал Ревский, — надо же так написать — «мно-го-пла-но-во»! Это значит ничего не сказать.

— Но они пишут и другое — «тонко», — успокаивал его Лорка.

Лорка шутил потому, что таковы вековечные традиции космонавтов, шутил потому, что не знал, как иначе успокоить Ревского, разрядить его напряжение. Всю свою жизнь Теодорыч отдал дальним полётам в космос и воспитанию молодёжи. Мысль о том, что он собственными руками мог нанести хоть самый малый вред своим питомцам, жгла его и приводила в неистовство. Внешне, правда, кроме брюзжания по поводу и без повода, это никак не выражалось, Ревский оставался обычным скульптурным Ревским, точно вырубленным из сухого дерева. Но Лорку обмануть трудно, и он, докапываясь до истины, попутно старался сыграть роль своеобразного амортизатора.

Каким образом Н-РНК оказалась в вине, выяснить не удалось, точнее, таких путей было несколько, и ни одному из них не было оснований отдать предпочтение. Рибонуклеид мог попасть в вино совершенно естественно, вместе с виноградным соком. Правда, анализ этого сорта винограда не выявил в составе ягод ничего похожего на Н-РНК, но это ничего не значило: вино было семилетней выдержки. Оно хранилось открыто, и если кому-нибудь — злоумышленнику или шутнику, землянину или инопланетянину — вздумалось бы туда что-нибудь подсыпать или подлить, он мог сделать это без малейших затруднений. Кроме того, для улучшения букета Ревский добавлял в вино некоторые посторонние ингредиенты: мёд и тонкие пряности. Он даже и сам не смог бы дать их полный перечень, делал смесь на вкус, по наитию.

— Теодорыч, — просительно проговорил Лорка, бережно ставя на стол чашку из нежнейшего фарфора, — давай на время забудем об этом проклятом рибонуклеиде и решим, что же все-таки предпринять дальше?