Перед дальней дорогой - [15]

— С Тимом что-нибудь случилось?

Любящее сердце — вещее сердце. Уже второй раз она спрашивала об этом. Лорка сумел заставить себя непринуждённо улыбнуться.

— У меня сердце щемит, Федор. — Она сказала это совсем просто, без эмоций, но тревога так и лилась из её глаз.

— Глупости, женские глупости, — резко, почти грубо сказал Лорка. — Если уж вы стали женой космонавта, надо привыкать к тому, что иногда щемит сердце.

Она закивала головой, успокаиваясь.

— Да-да, Тим говорил мне об этом. Рассеянно оглянувшись, Валентина вдруг спохватилась:

— А ясли?

— Неужели проехали? — комично ужаснулся Лорка.

— Проехали, — она смущённо улыбнулась, — это все из-за вас. Напугали вы меня.

— Вот уж не думал, что вы такая пугливая. — Лорка положил на её тёплую мягкую руку свою большую ладонь. — Рад был познакомиться с вами.

— Я тоже. Когда ждать Тима?

— Через неделю, — уверенно ответил Лорка и заискивающе добавил: — Вы не рассердитесь, если я покину вас? Мне нужно забежать к жене, она работает вот в этом здании.

— Пожалуйста, — Валентина засмеялась, — только здесь перехода нет.

— А зачем мне переход? Кто я — покоритель космоса или тюфяк?

Лорка засмеялся, подмигнул и прыгнул со скоростной магистрали через оградительный барьер.

— Упадёте! — крикнула Валентина, вскакивая с дивана. Но Лорка ещё в воздухе сгруппировался и наклонил тело градусов под сорок пять к направлению движения. Шестидесятикилометровая скорость качнула его сильное тело, Федор спружинил ногами и стал прямо, приветственно подняв руку. Валентина была уже далеко и не могла видеть его лица, поэтому улыбаться теперь было совсем не обязательно. Но он все ещё улыбался. Какой-то прохожий с седой головой, свернувший к Лорке, видимо, для того чтобы сделать ему выговор за глупое лихачество, увидел эту улыбку и испуганно отшатнулся.

— Ничего, — успокоительно сказал ему Лорка, вытирая лицо платком, — ничего. Все в полном порядке.

Глава 5

Здесь, в спортзале фехтования, была своя особая и неповторимая атмосфера. Свежесть воздуха, напоённого запахами моря и соснового бора, заставляла поёживаться неподготовленных зрителей: комфортная спортивная температура была ниже бытовой. По тренировочным дорожкам, будто связанные невидимыми нитями, двигались, шагали, танцевали и вдруг взрывались молниеносными флешь-атаками стройные фигуры бойцов, затянутых в эластичное трико-броню самых разных расцветок. На прозрачных, почти невидимых шлемах, защищавших лицо, шею и голову, мерцали тусклые блики рассеянного света. Плавали в воздухе, летали, со звоном перехватывая друг друга, жалили и кусались шпаги-молнии. И если укол был хорош, если «вес» его по древней традиции был не менее 750 граммов, срабатывал фиксатор, посылая незримый радиосигнал. Руководствуясь этими сигналами и общим рисунком боя, поединок оценивал контрольный автомат; на его табло, то зависая, то меняясь с почти калейдоскопической быстротой, высвечивались суммы уколов с вспомогательной оценкой их точности и силы. Когда одна из этих сумм набегала до установленной, раздавался лёгкий звуковой сигнал; на гарде победителя вспыхивал зелёный огонёк, побеждённого — красный. Фехтовальщики бережно ставили своё оружие в пирамиду гардами вниз, пуандарами вверх, садились возле автомата в кресла бок о бок и просматривали видеозапись боя, обмениваясь оживлёнными репликами. На боевой дорожке бои разыгрывались особенно неторопливо и хитроумно. Пуандары шпаг тут украшали пурпурные болевые разрядники. Если разрядник устанавливали на полную мощность, на все сто процентов, на «сотку», как говорили фехтовальщики, чистый укол в грудь своей неистовой раскалённой болью валил с ног ничуть не менее верно, чем укол настоящей шпагой в самое сердце. Правда, на «сотке» работали очень редко, ограничиваясь полусоткой, которая называлась также коброй, или четвертью — шершнем. «Укус» кобры, как правило, бросал фехтовальщика на колени, ну а шершня, чтобы не потерять лицо настоящего бойца, полагалось терпеть на ногах. Возле боевой дорожки всегда были зрители — и посторонние, и из числа отдыхающих фехтовальщиков, — с удобством располагавшиеся в мягких креслах на антресолях, где, кстати, и воздух был заметно теплее. За боем на этой дорожке следил не автомат, а судья-тренер. Перед началом боя он задавал древний, как сама спортивная шпагат вопрос: «Мсье прэ?» — и после того, как бойцы отвечали согласием, открывал бой жестом руки и короткой командой: «Алле!»

В общем, спортзал фехтования был спортзалом фехтования, спутать его с чем-нибудь другим было никак невозможно. Равно как невозможно было не любить его тому, кто по-настоящему держал в руке шпагу — благородное Древнее оружие, которое за историю человечества, как феникс, несколько раз умирало и вновь возрождалось из пепла забвения обновлённым и ещё более прекрасным.

Вслушиваясь и вглядываясь в этот особый фехтовальный мир, Лорка, не снимая тренировочного защитного трико, с удовольствием отдыхал в низком кресле. Его зеленые глаза довольно щурились, как у кота на солнышке, поза была расслаблена, правая рука тяжело свисала до самого пола, левая с зажатым в ней мягким платком лениво вытирала вспотевшие в боях лицо и шею. Потерявший свою упругость защитный шлем прозрачным капюшоном висел за спиной, а шпага отдыхала рядом на стоечке, которая специально для этой цели была и приделана к креслу. Шпага, как и сам Лорка, казалась ленивой, усталой и беззащитной — не верилось, что это именно она, подвижная, как ртуть, сияющая и вдохновенно-злобная, какую-нибудь минуту назад исполняла в воздухе свой затейливый и логичный танец угрозы, атаки и защиты.