Перебежчики из разведки. Изменившие ход «холодной войны» - [36]

Невыспавшийся и раздраженный, он вернулся к себе около полудня. Жена, с которой у него были натянутые отношения, стала выговаривать ему за очередную ночную отлучку. Он стал собираться уходить, чтобы избежать скандала, и жена спросила, когда его ждать на сей раз. Почти не отдавая себе отчета в сказанном, он бросил, прежде чем хлопнуть дверью: «Может быть, никогда». Но вопрос о «может быть» уже не стоял. Он принял решение.

Примерно в четыре дня он миновал часового у входа в американскую военную штаб-квартиру на Мариахильферштрассе и попросил, чтобы позвали сотрудника спецслужб, говорящего на русском языке. Появился армейский капитан и представился, Дерябин сообщил ему, кто он и что он, и тут же попросил убежища. Американец убедился, что Дерябин именно тот человек, за которого себя выдает, и Дерябина тут же перебросили в безопасное место.

Петр Дерябин представлял собой интересный случай с точки зрения спецслужб как человек с весьма пестрой карьерой. Интересен он был и как человеческой экземпляр, на формирование которого влияли многие факторы. Вольный дух приграничных сибирских мест не удалось вытравить в нем коммунистическим начетничеством. Лишь после нападения Германии в нем взыграли юношеский энтузиазм и патриотический подъем. Потом в нем росло противоречие между его характером и характером работы, которой он занимался, – слежкой за своими согражданами.

Разочарование системой, несомненно, сыграло свою роль, однако, видимо, не столь большую, как этого ожидала принявшая его сторона (как и все беглецы, Дерябин увидел, что за границей ему пришлось немало играть на публику). Его разочарование возникло скорее на материальном факторе, чем на духовном контрасте между Западом и Востоком. Дерябин выглядел скорее как человек, ищущий лучшей жизни, а отнюдь не этаким крестоносцем веры.

Следующие факторы, повлиявшие на его выбор, – служебный и семейный. Он не боялся, что над ним нависнет топор при возвращении домой, как это бывало в случаях с другими перебежчиками. Но он чувствовал нежелание возвращаться из этого нового мира удовольствий и достатка в прежний мир напряженности и дефицита. Потом, ему не к кому было возвращаться, если не считать старых фронтовых друзей да некоторых коллег. Отец его, старый царский служака, умер в 1936 году, мать – пятью годами позже, брат Владимир погиб на войне. Единственной ближайшей родственницей и заложницей осталась сестра Оля.

Оставалась проблема жены и малолетней дочери, оставшихся в «Гранд-отеле». Его второй брак рушился, но было ли это достаточным основанием, чтобы подвергать верным неприятностям жену и дочь? Когда его спросили об этом много лет спустя, он ответил, что, во-первых, у него не оставалось другого выбора, а вероятность успеха бегства втроем, даже если бы жена и согласилась, была чрезвычайно мала, а если бы их поймали, то жену ждали бы неприятности куда более крупные, чем она получила как бывшая жена перебежчика. Тем более это были уже не сталинские времена. Что же до дочери, то ей всего было четыре года. Короче говоря, он просчитал все вероятности – чем ему все время приходилось заниматься и раньше.

Франкфурт-на-Майне

В 60-х годах Светлана Аллилуева, дочь Сталина, начала публиковать на Западе всех захватившую правду о своем покойном отце и его режиме, и КГБ предложило Кремлю заставить её замолчать навеки. Предложение рассмотрели и отклонили. Говорят, что это премьер-министр Косыгин вынес решение не трогать её.

Это звучит жутковато, но отнюдь не как фантастический домысел, что, будь тогда жив её отец, решение могло быть противоположным. При сталинском правлении убийство любого, кто охаивал или подрывал режим, было заведенной практикой, и диктатор создал даже специальное подразделение, занимавшееся «мокрыми делами» за рубежом. Как это часто бывает в тиранических режимах, голый терроризм прикрывался лохмотьями законности. Будущих жертв Сталина судили заочно, выдвигали против них обвинение, реальное или вымышленное, и партийные судьи выносили им смертный приговор, а на исполнение дело передавалось соответствующей ««инстанции.

Так, в 1936 году Игнац Рейсс, один из первых советских сотрудников разведки, перешедших на Запад, был убит на берегу Женевского озера своим бывшим коллегой. На следующий год Джулиет Стюарт Пойнтц, отошедшую от работы с советской шпионской сетью в Соединенных Штатах, двое мужчин подстерегли в нью-йоркском Центральном парке, затолкали в автомобиль – и только её и видели. В тот же 1937 год в Париже был похищен генерал Евгений Миллер, руководитель белоэмигрантского движения.

1941 год принес много работы «департаменту мокрых дел». В феврале бывший офицер НКВД Вальтер Кривицкий, один из самых информированных ранних перебежчиков, был найден застреленным в номере вашингтонского отеля. Фальсифицированная записка о решении покончить жизнь самоубийством указывала на факт убийства, хотя до сих пор неясно, как русским удалось осуществить его, если окна и дверь номера были заперты изнутри. В том же году в Мексике был убит старый противник Сталина Лев Троцкий. Никто не сомневался тогда, чьих это рук дело, хотя подтверждение из Кремля пришло лишь после войны.