Пепел в песочнице - [28]

- Понятия не имею. – честно ответил Максим и отрубился.

Очнулся Максим снова в той же каюте. У койки на табурете сидел шепелявый Джон и вводил Максиму в вену какой-то препарат.

- Фпокойно! – в ответ на нервное движение Максима сказал он, - Я все фе фудовой враф. Мфе фолофено уколы фелафь.

- Где Арчер?

- В каюф-комфании вмесфе с кафифаном. Прикафали фебя разбуфифь. Воф фефаю, фо могу.

- Слушай, а кто все-таки меня так по башке приложил?

- Эфо Майкл тефя. Наф механниф. Фоф, кофорого, фы голофой фодал. Он ферфнулся, а там фы спиной к двери сфоиф. Ну, воф он и врефал фефе… А фто ему ефе делафь? А пофом прифол мисфер Арфер и сфукнул Майкла.

- Круговорот тумаков в природе. А зачем судовому врачу пистолет?

- На фякий флуфяй. Фывают такие пафиенты, фрофе фефя, фто не фай Бог!

Джон удовлетворенный состоянием пациента ушел, и скоро его место заняли черный Джек, Дженнифер и Арчер.

- Мы хотели тебе лично сказать. – Начал Арчер – Пока ты спал, в мире многое произошло.

- Да. – продолжила Дженнифер –США официально объявили о перемирии с Россией. Сегодня восстановлены дипломатические отношения. Мы скоро станем союзниками Макс. И нам почему-то объявило войну правительство Польши в изгнании. И России и США одновременно.

- Поляки быстро перекрасились. Сделали ставку на Канаду? Маловероятно. Скорее на Британию. Это значит?

- Это значит, что мы отправляемся через сорок минут. Пока канадцы не перекрыли морские пути. Кстати, знаешь, кто стал президентом независимой Аляски?

- Кто-то из клана Донахью?

- В яблочко! Президентом стал Грег Фергьюсон - кузен Сэма Донахью.

- Это надо понимать так, что нам как бы – хана?

- Это надо понимать так, что мы в большой опасности. Кстати, мистер Обри пропал.

- Взяли?

- Думаю, что у мистера Обри польские корни..

- Господа! Верните мне мои пистолеты, а? – жалобно попросил Максим. – Ну, я как голый, честное слово!

- Ты лежи пока, отдыхай. Пистолеты тебе принесут. Обещаю. Спи.

И Максим снова заснул.

То пробуждаясь, то проваливаясь обратно в сон, Максим провел еще около суток. Проснулся, удовлетворенно посмотрел на лежащие на койке в ногах пистолеты, поел, попил, заснул. Проснулся – сходил в гальюн, и снова заснул. Снилась, почему-то бабушка. Бабушка, глядя на него своими фиалковыми глазами, сияющими на лице, каждый миллиметр которого был покрыт большими и мелкими морщинками, тряся старушечьей головкой, упрекала за драку, сетовала на то, что он, нерадивый, не бережет голову. Максим постоянно смущался, возражал что-то себе под нос, говорил, что ужасно скучает. Скучает с тех пор как похоронил ее. Под конец сна пришла Ангела, утешила бабушку, поцеловала его в глаза, прошептала что-то, прильнув жарким, родным до сердечного спазма, телом, и тут он проснулся.

Проснувшись и почувствовав, что ему значительно лучше, Максим соблюл гигиену – принял душ, почистил зубы. Поглядел на себя в зеркало, обнаружил, что сильно потощал и как-то пожестчел. Взгляд зеленых глаз стал ярче, жестче, пожалуй даже агрессивнее. Борода отросла и пошла клочками. От парня в зеркале можно было ожидать всего. Если раньше глядя на Максима можно было сказать, что такой человек может по любому поводу пошутить, то теперь он был похож на человека, который может без видимого повода зарезать. Он почесал подбородок и пошел в медотсек к Джону. Стрелять бритву.

Бритву Джон дал, ехидно и уже гораздо менее шепеляво поинтересовавшись, а не надо ли еще чего, к примеру, презервативов. Максим порекомендовал ему оставить все презервативы себе, потому как они в России очень пригодятся. Джон шутки не понял, но насторожился.

Побрившись и еще раз посмотревшись в зеркало, Максим сначала вернул бритву в медчасть, а затем нанес визит в машинное отделение, где намеревался «сломать лед» с Майклом. К его полному удивлению никакого льда не было и в помине. Майкл встретил его приветливо, увлеченно рассказывал о своей работе. Об инциденте в рубке сказал только, что «во всем виноват перестраховщик Обри» и если бы не он, то и драки никакой бы не было. Спросил как у Максима голова, а получив ответ, проинформировал, что оказывается с тех пор как он оглушил Макса, то в команде его авторитет поднялся, так, что Майкл Максиму и его голове скорее благодарен, а то, что для этого пришлось потерпеть полет по лестнице – сущая ерунда.

Слово за слово, на свет появилась фляжечка, из которой вкусно пахнуло коньячком, лимонные леденцы за неимением лимона и сигара.

Слегка захмелев и придя в хорошее расположение духа, Максим вышел на палубу и встал у носа. Было хорошо. Ветер бил в лицо, «Корыто» мчалось вперед, с каждой секундой приближая его к дому. Максим сладко потянулся, стараясь хрустнуть каждой косточкой. Скоро он будет на своей земле. Среди своих. Раньше он никогда не думал, как много это стоит, сколько значит – быть среди своих. Где свои это не коллеги, не люди одного с ним достатка, не те, кто имеет сходные вкусы и мнения, а те, кто не выдаст, кто заступится, даст пожрать и напиться. Ни за что. Просто так. За то, что говоришь с ними на одном языке, за то, что понимаешь с полуслова, за общее прошлое отцов, матерей, дедов и бабок. За то, что празднуешь те же праздники, что и они, за то, что слово «совесть» для тебя означает то же самое, что и для них, даже если и поступаешь не по совести. За то, что уже тысячу лет ваши предки ругают одних и тех же правителей, тех же самых священников, тех же самых чиновников за те же самые вещи, теми же самыми словами, не забывая молится одному Богу, отдавать жизнь за страну. Потому, что она – колыбель твоя. Твоих предков и потомков. Дедов, отцов и детей. В ней они родятся, и она их сохранит и подготовит к жизни, в которой найдется место подвигу. Не самая удобная, не самая красивая, но сохраняющая надежно, заботливо, грубоватой заботой колыбели из листовой брони.