Пепел империй - [14]

В процессе этой полемики всех против всех неожиданно выяснилось, что ислам объединяет внутри себя множество абсолютно противоположных позиций.

За средневековым христианством стоял опыт полутысячелетнего оформления ортодоксии на Вселенских Соборах. В мире ислама могли сосуществовать и каррамиты (считавшие, что Бог Корана телесен, сидит на троне и отдает приказы взмахом руки), и джаббариты (принимавшие антропоморфизмы Корана без попыток их истолковать), и муаттилиты (уверенные, что у Аллаха никаких атрибутов быть не может, так как это ведет к принятию многобожия — а это грех).

Потомки бедуинов, еще век-другой назад поклонявшихся аравийским камням и колодцам, начинают с пеной у рта обсуждать вопросы сущности и атрибутов Божества, сотворенности Корана, свободы воли и предопределения. Едва появившихся интеллектуалов не на шутку занимал вопрос о том, каков же Он — Бог, вера в Которого передана им предками?

Наиболее влиятельной школой этого времени были мутазиллиты. Это слово переводится как «отделившиеся». При халифе ал-Мамуне (811—833) именно точка зрения мутазиллитов была признана официальным правоверием.

Для повсеместного насаждения взглядов «отделившихся» был учрежден институт михны — буквально «испытания». Суть состояла в том, что религиозных авторитетов по одному вызывали в особые комиссии и предлагали исповедовать один из тезисов мутазиллитской доктрины.

Всего таких тезисов было пять. Первые два регламентировали ритуально-этическую сторону жизни мусульман. Третье утверждение звучало так: «Бог творит только наилучшее и не нарушает установленный Им порядок вещей». Интересно отметить: если на протяжении «Темных веков» Бог — это Тот, Кто творит чудеса, то теперь в разумно устроенном универсуме места для чудес уже нет.

Еще очевиднее рационализм мутазиллитов предстает в четвертом тезисе: «Единожды пообещав, Бог обязан (!) дать рай праведникам и ад грешникам, и ни заступничество Пророка, ни милосердие Аллаха не в силах изменить воздаяние».

В этом пункте видно, что живой, яростный и принципиально непредсказуемый Аллах Мухаммеда приобретает черты эллинского Высшего Бытия.

И наконец, пятый пункт — предмет особой гордости мутазиллитов — «единобожие». Именно это положение предлагалось исповедать лицам, вызванным на заседания михны.

По поводу этого пункта один из исследователей ислама писал:

Наперекор традиционным представлениям, мутазиллиты считали божественные атрибуты тождественными друг другу и божественной Сущности. Причем главным атрибутом Аллаха они считали Его знание, всеведение.

Иначе говоря, воля и желания непостижимого Бога были для мутазиллитов куда менее важны, чем Его разумность и предсказуемость.

Если же принять во внимание, что они отрицали также возможность волшебства, астрологию и даже чудесные деяния древних пророков, то мутазиллиты вполне заслуживают наименования рационалистов и просветителей.

Атака молодого рационализма на традицию захлебнулась быстро. Уже третий наследник халифа ал-Мамуна сменил милость на гнев, отменил михну и поддержал тех, кто требовал «воспринимать Коран и хадисы, не задавая вопроса „как?“».

Это произошло практически одновременно с победой над ересью иконоборцев и восстановлением в Константинополе иконопочитания. Мутазиллитам пришлось замолчать.

Однако вскоре их дело было продолжено следующими поколениями исламских рационалистов.

3

Конец V — начало VIII века по Р.Х. оказались чуть ли не самой мрачной эпохой в истории Китая.

Хозяйственная, культурная, экономическая жизнь пребывали в глубочайшем кризисе. Де-юре китайские земли были объединены династией Тан. На деле страна состояла из огромного количества автономных территорий, сквозь прозрачные границы которых во все стороны бродили варвары-степняки.

Пытаясь хоть как-то изменить ситуацию, Танские владыки разрешают передавать государственные земли по наследству. Провинциальные царьки-цзедуши быстро обзаводятся двором и собственными армиями. Те, у кого армия была посильнее, дают отпор степнякам и принимаются третировать соседей.

Равное в своей бедности китайское общество начинает неудержимо расслаиваться. К середине VIII века закаленные в бесконечных набегах и усобицах окраинные феодалы окрепли настолько, что оказались способны бросить вызов центральной власти.

Как раз в те годы, когда в Халифате Аббасиды захватили Багдад, в Китае поднял восстание цзедуши Ань Лу-шань. По крови он был тюрок. К его армии примкнула конница степняков-киданей.

В 755 году обе имперские столицы, Лоян и Чанъань, пали под его ударами. Танский правитель бежал. Ань Лу-шань был провозглашен императором. Правда, ненадолго. Всего через пару лет новый владыка Поднебесной был убит.

Начавшаяся эпоха осталась в памяти потомков как блестящий героический век. Население империи увеличилось до 52 миллионов облагаемых налогом человек. Блеск императорских столиц слепил глаза.

Официальным титулом главы Поднебесной был Тянь-цзы — Сын Неба. Его власть была священной и неограниченной. Именно от Сына Неба зависело равновесие вселенной и возможность общения людей с высшими силами.

Один из отечественных синологов писал: