Пепел и снег - [134]

В прекрасной северной столице, где наконец семейство Мантусов собралось под одной крышей, у одного очага — у генерала Бекасова, — Александр Модестович и Ольга сочетались браком, и в браке сем с течением лет познали истинное счастье — вначале как бы плохо представляемое и трудно объяснимое, воспринимаемое лишь сердцем, но с каждым новым родившимся ребёнком приобретающее всё более конкретные, зримые черты (а произвели они на свет пятерых детей, красивых и здоровеньких, шаловливых агнцев, каждый из которых уже был как яркий лучик счастья). Иногда судьба бывает благосклонна к любящим. Сказано в Священном Писании: «Кто найдёт добродетельную жену? цена её выше жемчугов; уверено в ней сердце мужа её, и он не останется без прибытка; она воздаст ему добром, а не злом, во все дни жизни своей...» Было много дней жизни — Бог жаловал им жизнь некороткую, было много добра и прибытка, но всё это было после. А пока, проведя остаток зимы на берегах Невы, герои наши собирались в дорогу, в имение под Полоцком, на родное пепелище...

Приехали в Русавьи в начале лета и сразу же взялись за строительство. Новый усадебный дом — каменный, с двумя флигелями и с куполом — выстроили за два года на старом фундаменте. И тогда размуровали библиотеку. Она оказалась в сохранности, но, пережившая пожар, долго пахла дымом. Дым сгоревшего прошлого — вот тема, какой стареющий помещик Модест Антонович посвятил немало размышлений в трудные, жестокие времена аракчеевщины и в последующие за восстанием декабристов годы гонения вольности. Елизавета Алексеевна, несмотря на свою мигрень, дожила до глубокой старости и постепенно из властной матроны, всё переустраивающей на свой лад, превратилась в тихую благообразную старушку. Занимали родители Александра Модестовича один флигель, что позволяло им вести жизнь обособленную; они не вмешивались в дела молодых. В другом флигеле жил Аверьян Минич, коего Ольга по-прежнему величала отцом, да, пожалуй, отцом его и считала (граф Моравинский время от времени сносился с ними по почте, слал дорогие, изящные презенты, всё обещался приехать погостить, но до самой смерти, до кипарисовых венков, так и не собрался). Каждый год Аверьян Минич намеревался открыть новую корчму, скучал без привычного дела, но намерения его так и оставались намерениями, ибо он был не в силах променять общество внуков на общество постояльцев. Иван Черевичник, верный Александра Модестовича спутник, человек, как мы уже говорили, свободный, во время скитаний звёзд с неба не хватал, а вот злато-серебро к рукам его прилипло. Александр Модестович пытался было корить его за это, но Черевичник дал ему ответ по его собственному разумению вполне резонный: лучше воспользуется деньгами он, человек честный, нежели прибрали бы их люди бесчестные. Черевичник восстановил заброшенную мельницу и так умело повёл дела, что скоро разбогател да раздобрел и стал не так лёгок на ногу, как лёгок был до этих пор, и все в округе потихоньку забыли старое его прозвище — Черевичник, а дали новое — Мельник. Жена его Ксения службу в доме Мантусов не оставила: сыночка-мельничонка к гувернёру, к господским детям пристроит, а сама — во флигелёк, к барыне... Дружба у них была давняя.

Упомянутого гувернёра — поляка Крачиньского, совсем молодого человека, ясноглазого, розовощёкого, с душой открытой, не утратившей ещё способности восторгаться, и со складом ума лирическим, — выписали из Вильни для Машеньки, а уж потом, присмотревшись, доверили ему и других детей. Новый гувернёр писал стихи о Боге и природе, о птицах небесных и о тихих райских уголках на земле. Пробовал писать о любви, но у него не выходило. А вышло лет через десять, когда его ученица из озорной девчушки Машеньки, из подростка-нескладухи превратилась в очаровательную барышню Марию Модестовну, да когда барышня эта заинтересованным взглядом — уже не как на учителя, а как на кавалера, — вдруг поглядела на него, и одним сим взглядом несказанно взволновала. И бедный Крачиньский потерял сон, и писал стихи ночами, и потом с трепетным, забивающимся сердцем читал их, выстраданные, Машеньке, в любовном помрачении не вспоминая уж, что она его воспитанница и ученица, а видя в ней только прелестную девицу, богиню, которая его стократ умней и глубже, и поклоняясь ей. Ещё через два года, когда ни тот ни другой, объяснившись, скрывать своих чувств от окружающих более не могли, они объявили про свою любовь. И никто не чинил им препятствии: несмотря на некоторую разницу в возрасте, пара они были хоть куда!.. Вскоре после свадьбы молодая чета Крачиньских переехала в Вильню, где у супруга, единственного наследника престарелых родителей, был дом в нескольких шагах от костёла Святых Петра и Павла.

Доброй памяти Яков Иванович Либих, лекарь, почил в 1814 году с миром в душе и с Господом в сердце. Жизнь его оборвалась на семидесятом году в Берлине, куда он ездил обучаться гомеопатии. Учившийся до столь преклонных лет, Яков Иванович, пожалуй, один из немногих мог носить с гордостью и достоинством звание вечного школяра. Кажется, в Берлине же он и был похоронен. Генерал Бекасов умер вскоре после Ватерлоо. Душа его, много лет болевшая за Россию, жаждавшая после Тильзита совершенного реванша, успокоилась наконец, — безмятежная, она покинула свой «обветшавший дом» и, сделав прощальный круг над величавым Петербургом, белой птицей улетела в Небеса. Так и тот гусарский офицер, кузен Ольги, что встретился Александру Модестовичу на берегу Березины и грозился докучать его семейству частыми визитами, покинул этот мир — погиб он в октябре 1813 года в Лейпцигском сражении, известном ещё как «Битва народов»...