Пепел и пыль - [2]

Я не мог этого оставить. В конце концов – родня. Не помню почему, но о родственниках следует заботиться больше, чем о других.

Вздохнув, я подошел к племяннику и, крепко схватив за плечо, поставил его на ноги. Он был легким и не сопротивлялся, особенно если учесть, что его ноги напоминали куски веревки.

Обхватив за пояс, я потащил его в сторону ближайшего эскалатора.

– Идем, – процедил я. – Шевели конечностями, а то еще немного – и окажешься в кутузке. Если будешь и дальше здесь торчать, пикнуть не успеешь, как заметут.

Он безвольно пошел со мной, что-то бормоча мокрыми губами. Я пока не знал, что с ним. Белая горячка? Обдолбался какой-то дрянью? Перебрал успокоительного?

Меня многое отличает от обычных людей – не только мое странное занятие. Не только то, что я с детства вижу больше других. Не только то, что я знаю: наш мир – лишь одна из многих плоскостей, по которым мы перемещаемся. Меня отличает еще и то, что я умею обращаться с людьми, пребывающими в состоянии крайнего шока.

Обычный человек при этом задает много ненужных вопросов: «Что случилось?», «Что с тобой?», «Что ты тут делаешь?», «Почему молчишь?».

Все эти вопросы носят почти философский характер. Невооруженным глазом видно, что парень трех слов связать не может и тем более не в состоянии рассказать, что случилось. Собственно, он сам этого не знает. Еще вчера он был уважаемым гражданином и отцом семейства, звездой рекламного агентства МБД – тем самым, которое придумало Петушка Бульончика. Он ездил на семейном «Рено-эспейсе» и повязывал шелковые галстуки, а сегодня сидит на вокзале, сжавшись в комок, и стучит зубами. Что он должен вам ответить? Что мир сошел с ума? Что жизнь взорвалась прямо перед его лицом? Что он внезапно провалился в ад? С тем же успехом можете спросить его: «Что есть Бог?» или: «В чем смысл жизни?».

Я оказался на вокзале потому, что провожал друзей и хотел заглянуть в тамошнюю табачную лавку. Ехать я никуда не собирался, так что мой побитый Самурай стоял поодаль у паркомата.

Полицейским приемом пригнув затылок племянника – так делают, чтобы клиент не врезался башкой в край крыши, – я усадил его на место пассажира.

На какое-то время он был в безопасности.

– Покажи, где ты ранен, – приказал я. Хоть он и родня, мне не хотелось получить перепачканную обивку. – Хочешь в больницу?

Он сражался с мышцами рта так, будто ему парализовало лицо.

– Это. Не. Моя. Кровь.

Четыре отдельные фразы. По крайней мере, он не собирался отдать концы до того, как мы доедем до дома. Уже не один человек истекал кровью в этом автомобиле, включая меня самого. И еще – страшный беспорядок.

Похоже, произнесение четырех слов полностью лишило его сил, но в мозгу сработал некий клапан – он свернулся в клубок и разразился рыданиями. Что ж, неплохо: плач – вполне человеческая реакция, которой сопровождается выход из шока. Если бы он вообще никак не реагировал, значит, внутри все кипит, и это могло его окончательно раздавить.

Я ехал осторожно, поскольку меньше всего хотел встретиться с полицейским алкотестером. Хоть я и был трезв, вчерашние ночные посиделки могли оставить след.

Бросив взгляд вбок, я увидел, что племянник продолжает содрогаться от рыданий, ударяясь лбом о панель. Из его носа текли сопли.

Вздохнув, я закурил и буркнул:

– Еще у одного крыша поехала.

Решив не парковаться перед домом, я въехал прямо в гараж. У своего дома стоял сосед с садовым шлангом в руках, пытаясь затопить грядку с отцветшими портулаками. Он так напряженно уставился на мою машину, будто внутри находился ночной клуб с дискотекой.

Из гаража у меня есть отдельный вход в дом, что удобно – можно спокойно перетащить то, что привез на машине, вдали от любопытных глаз пана Марциняка, даже если это твой племянник, превратившийся в измазанный кровью заплаканный мешок с требухой.

Сняв с него окровавленную рубашку, я померил пульс, заглянул в зрачки, осмотрел запястья и предплечья. Ничего, кроме шока чистой воды.

Я применил стандартную терапию: стопка, душ, новая одежда. Он подавился коньяком, едва не утонул в душевой кабине и не мог справиться со штанинами, но программу каким-то образом выполнил.

Усадив его в кресло напротив камина, я налил себе сливовицы и закурил, будучи готов выяснить, во что ввязался.

Я зря велел ему говорить обо всем по очереди. Если бы он рассказывал с конца, я по крайней мере узнал бы какие-то факты. Сперва он вообще не знал, что сказать – похоже, событий было слишком много, и они клубились в голове словно змеи в гнезде. И он начал сначала – поведал мне историю своего супружества.

Должен признаться, что утечки, о которых знала моя мать и которыми она из любезности потчевала меня по телефону, походили на правду примерно на одну пятую.

Мало того, что я человек не семейный – меня нисколько не волнуют чужие дела. Трудновато объяснить, но я не законченный психопат – просто видел то, что обычным людям нелегко было бы даже понять, а тем более поверить в увиденное, слишком повергающее в ужас, чтобы меня потом могла волновать мелочная чушь, которую вы считаете настоящей жизнью. Я с детства вижу странные вещи. Если мне хочется нормально заснуть, приходится ложиться в постель уставшим до бесчувствия или пьяным в стельку. Я одинокий человек, и меня не волнуют всяческие «как она могла мне такое сказать», или чего кто ждал, или насколько кто-то ошибся. Порой мне хотелось бы иметь те же проблемы, что и другие, но – увы.