Пелко и волки - [27]

Ты, ничтожное железо,

больно ранившее тело,

сталь, что синими губами

отворила двери крови!

Видел я твое рожденье:

ведь нашли тебя в болоте

по следам глубоким волчьим,

по следам медвежьей лапы!

А потом несли из чащи,

из-под трех корней березы

и пяти кореньев ели,

из трясины, где росло ты…

Он остановился перевести дух, покосился на собаку. Ладно, полдела сделано. Теперь следовало хорошенько отругать вероломный металл и постращать на тот случай, если он не пожелает исправить содеянное зло.

А когда огонь раздули

и ударил тяжкий молот,

ты, стеная, обещало

и клялось великой клятвой

не пускать на волю крови,

не кусать живого тела!

Ты, изгарина дрянная,

пожелавшая испортить

этот славный колокольчик!

Знаю я вещей начало,

видел я твое рожденье

и имею также силу

причинить тебе погибель,

если рана не подсохнет,

не пройдет кровотеченье,

вновь отправишься в болото,

синим ртом ловить лягушек!..

Пелко не стал выдумывать еще худшие кары, не стал тревожить хищного Лемпо и тем более повелителя громов, вековечного небесного Старика. Крепко верил могуществу не раз испытанных снадобий. Да и железу, надобно думать, не очень-то хотелось вновь превращаться в ржу после того, как оно побыло стрелой!

– Закутай собаку-то, чтобы не мерзла, – посоветовал Пелко гету. – Быстрее поправится.

Он сказал это по-словенски, и мореход понял его.

– Меня зовут Тьельвар Эйрикссон, – ответил он корелу. – Как же мне тебя наградить?

– Йерикка, – неловко повторил Пелко и улыбнулся. Он полагал, что ничего особенного не совершил, и принялся от всего отказываться наотрез. Даже от серебра. В конце концов Тьельвар решительно взял его за плечо:

– Тогда ты останешься здесь и будешь есть за нашим столом. Ты будешь сидеть рядом со мной!

Тут Пелко понял, что может обидеть его, и кивнул.

Правду молвить, чужое жилье показалось корелу удивительно похожим на тот далекий дом, где выпало впервые открыть глаза ему самому и всей его родне. Такие же бревенчатые стены, лишь к празднику прятавшиеся под вышитыми тканями и нарядными меховыми шкурами. Такие же длинные очаги на полу, серый дым волнами между стропил и широкие лавки вдоль стен. Вставил в пазухи столбов резную скамьевую доску – и готово уютное ложе, укрытое и от сквозняка, и от жара огня… У каждого в головах лежала такая доска, снятая на день со своего обычного места, и Пелко бросилось в глаза, что многие были вырезаны даже и не десять зим назад. Тьельвар заметил любопытство гостя и рассказал, что в Северных Странах такие доски передавали от отцов к сыновьям, а за глумление или порчу голову могли срубить с плеч.

И впрямь во многом походил гетский дом на карельский – куда больше, чем словенская рубленая изба. Вот только мечей со щитами в приневских лесах по стенам не развешивали; род Большой Щуки еще не завел у себя разбойной дружины, молодые парни лишь начинали поговаривать между собой о надежном кораблике с помостом для лучников и носом, окованным крепким медным листом…

– Садись, – сказал Тьельвар. – Мое место здесь.

Пелко опустился на застланную лавку осторожно и с опаской, будто в новую, неизвестного норова лодочку: уж очень боялся сделать или сказать что-нибудь не то, обидеть хозяина. Молодой скальд понравился ему. Тот, кто поет руны, не может быть плохим человеком, а тот, кто сам их слагает, – тем более, и это знали во всех ижорских родах.

Геты понемногу собирались под крышу, рассаживались вдоль огня. Придет Эймунд хевдинг, и пригожие рабыни внесут столы с вечерней едой. Посматривали на Пелко. Сперва он ежился под этими взглядами, потом пообвык, успокоился и припомнил, что молодые охотники столь же любопытно разглядывали нежданных гостей, забредших из лесу на огонек…

Вот вошел Хакон. Пелко покосился на него, но тот, казалось, и не заметил ижора – сел по другую сторону очага, подле своего друга Авайра, и вполголоса с ним заговорил.

Из дальнего конца дома вкусно пахло жареной рыбой. Пелко высмотрел посередине противоположной скамьи почетное хозяйское место, отмеченное вышитой подушкой, – над ним висел красиво разрисованный щит. Корел повернулся к Тьельвару и потянул его за рукав, намереваясь расспросить о всаднике на диковинном восьминогом коне, что грозно скакал посередине щита, сжимая в руке копье… Но спросить не успел.

– Послушай-ка, Тьельвар Эйрикссон! – сказал Хакон громко, постаравшись, чтобы услышали все. – Давно ли ты, Тьельвар Эйрикссон, начал сажать рядом с собой рабов? Смотри, конюшней пропахнешь…

Отважный Тьельвар покраснел, как девчонка, впервые услышавшая грубость. Стиснутый кулак лег на колено:

– Это мой гость…

– А плохо ты сегодня заточил свой язык, Тьельвар скальд, – блестя отчаянными глазами, захохотал Хакон. – Впрочем, чего еще от тебя ждать? Без нас ты бы тоже собирал крошки возле чужого стола…

Пелко не впервые слышал северную речь и немного ее понимал: не зря же они, ингрикот, что ни лето торговали с этими корабельщиками, меняли бобровые шкурки на крашеное сукно! Пелко стиснул пальцами край лавки, на которой сидел, и ответил Хакону с безрассудной яростью мстящего за оскорбление, нанесенное роду:

– Ратша-оборотень и тебя заставил бы чистить своего коня, если бы захотел!