Педро Жестокий - [51]

Таким образом, общественное сознание сделало решительный шаг: ныне оно видит в Педро государя, подвергшегося несправедливым нападкам авторов исторических хроник, а его так называемая жестокость теперь кажется лишь выражением вряд ли достойных осуждения мудрости и прямолинейности.

XVIII век пошел еще дальше. В угоду свойственному этой эпохе образу мысли он не ограничится версией борца за справедливость, а сделает из него ревнителя народных свобод, защитника слабых и угнетенных. Педро станет трагическим образом борца за государственные интересы, столкнувшегося с тиранией аристократии, от ударов которой он в итоге и погибнет. Очень многие писатели XVIII века с энтузиазмом и страстью использовали подобный образ, а Вольтер напишет «Дона Педро», где речь в защиту короля перерастет в панегирик.

Самое странное, что такая всеобщая симпатия по отношению к Педро Жестокому проявится именно в тот момент, когда один ученый издатель в Мадриде, Эжен де Льягуно, выпустит в свет хронику Айялы, которая до того была известна лишь по первым копиям и, может быть, по нескольким немногочисленным экземплярам, напечатанным в начале XVI века. Правда, Льягуно, не чуждый идеям своего времени, постарался добавить критические исправления и напечатать при-мерно в это же время очень спорную версию Гратиа-Деи. В конце концов возникает вопрос: не эта ли двойная публикация повлияла на возрождение с новой силой легенды, очень удачно отражающей политические воззрения эпохи?

На этот раз серьезные историки и юристы объединятся и открыто предпримут оправдательную кампанию в защиту короля Педро, опирающуюся на более серьезные труды, чем забавные истории и невероятные рассказы, которыми руководствовались авторы прошлого века. Первым, кто перешел Рубикон, стал Хуан де Феррерас, иезуит, который на страницах своей «Общей истории Испании», опубликованной около 1730 года, выступил в защиту Педро и обрушился на графа Трастамарского.

Но двадцать-тридцать лет спустя, в эпоху, когда дух Просветительства начинает свое шествие и из Франции при покровительстве Карла III переходит в Испанию, многие эрудиты с рвением возьмутся искать в государе, преступления которого они постоянно оправдывали, некие добродетели, сделавшие его противником и жертвой феодалов и церковников.

Пока почтенные летописцы, такие как Каскалес, Торрес-и-Тапия, Валладарес, в совместных исследованиях проявляют много снисходительности к королю Педро, издатель Эжен де Льягуно принимается за анализ хроники Айялы и оспаривает ее. С другой стороны, два ученых профессора университета, Берни-и-Катала в «Диссертации о доне Педро Кастильском» и Ледо дель Посо в «Похвальном слове дону Педро, основанном на хронике Айялы», разрабатывают, приводя множество доказательств, версию о непонятом первооткрывателе. Стоит привести несколько типичных цитат из труда второго автора, так как они показывают, до какой степени дошла здесь любовь к парадоксу и необычности.

Кандидат наук Жозеф Ледо дель Посо в 1770 году руководил кафедрой философии и права в университете Вальядолида. Он был известен своими вольтеровскими взглядами, реформистскими убеждениями и возможной принадлежностью к масонству. Хотел ли он, чтобы избегнуть инквизиции, которая в этом вопросе проявляла меньшую терпимость, чем его католическое величество, скрыть свои антиклерикальные взгляды показным раболепством по отношению к монархии? Или он просто поддался, как свидетельствует название его книги, соблазну глубокомысленных ученых толкований, стремясь подтвердить то, в чем с самого начала был убежден?

Бесспорно, что он терпеливо старается найти в строгих суждениях Айялы, не оспаривая при этом фактическую точность повествования, доказательства явной гениальности короля Педро и подлости его врагов. Более четырехсот страниц его увесистого труда форматом в пол-листа можно обобщить тремя строками из предисловия: «Достоверность хроники дона Педро де Айяла обще-признана, но из его же текста можно сделать вывод, что король, суверенный вершитель судеб невиновных и виноватых, принимал решения, которые считал нужными».

Подобная точка зрения приводит автора к следующим заключениям: «Зачем восхищаться как героем сыном восьмидесятилетнего золотых и серебряных дел мастера, который подставил шею под нож королевской мести, чтобы вымолить помилование своему отцу? Сыновья преданность — вполне естественное чувство… Но, с другой стороны, возмущение этого старика было преступлением, требующим наказания, и оно заставило короля согласиться, чтобы сын отдал долг своего отца. А впрочем, кто знает, не пытался ли таким образом молодой человек вымолить у государя снисхождение и не хотел ли дон Педро таким образом обойти двусмысленное предложение?»

С такой жестокой логикой, которую Ледо дель Посо применяет ко всем преступлениям короля Педро, легко делать заключения. Вот, например, какой вывод делает наш кандидат наук: «При этом блистательном правлении развивалась система правосудия, принимались политические и военные законы, процветало сострадание к бедным, почитание Церкви, уважение к религии, богослужение в храмах, богобоязнь — одним словом, все способствовало тому, чтобы дон Педро Кастильский остался в памяти как честный законодатель, храбрый военачальник, строгий судья, прекрасный христианин, нежный отец и замечательный монарх, который был бы достоин прозвищ Добрый, Осторожный и Справедливый…»