Печорин и наше время - [16]

Он все чаще оставляет ее одну наедине с горькими мыслями: раз она больше не заполняет всей его жизни,— значит, он раз­любил.

Но ведь она не изменилась, осталась прежней. Изменился он. В чем же она виновата?

Неудивительно, что Бэла стала «бледненькая... печальная». Максим Максимыч это заметил. Но при всем своем житейском опыте в вопросах любви он ребенок. «Нехорошо... верно, между ними черпая кошка пробежала»,— подумал Максим Максимыч. А на самом деле все хуже: «черная кошка» — это только ссора, это еще не беда. То, что происходит между Печориным и Бэлой, ужасно своей неотвратимостью: он не разлюбил, но любит спокойнее, холоднее; ему уже мало любвн Бэлы, чтобы запол­нить жизнь.

А она не понимает этого. Она так же младенчески чиста и неопытна, как ее добрый друг штабс-капитан. Печорин ушел па охоту «еще вчера». Она «целый день думала, думала... придумы­вала разные носчастня... А нынче мне уж кажется, что он меня не любит»,— признается она. Максим Максимыч неуклюже утешает ее, но она все плачет и с плачем взывает к своей гордо­сти, уговаривает себя: «Если он меня не любит, то кто ему мешает отослать меня домой?., я сама уйду: я не раба его — я княжеская дочь!..»

Естественное чувство мужской солидарности подсказывает Максиму Максимычу новый довод: «Послушай, Бэла, ведь нельзя же ему век сидеть здесь, как пришитому к твоей юб­ке; он человек молодой, любит погоняться за дичыо, —похо­дит, да и прндет; а если ты будешь грустить, то скорей ему на­скучишь» .

Довод этот убедил Бэлу ненадолго: она «с хохотом схватила свой бубен, начала петь, плясать...» — но скоро «опять упала на постель и закрыла лицо руками». Максим Максимыч, совсем растерявшись, не мог придумать ничего лучше, как повести Бэлу прогуляться. Верный себе, о погоде он рассказывает пре­дельно просто: «...день был чудесный... все горы видны были как на блюдечке». Зато местоположение крепости штабс-капитан описывает с точностью опытного военного: «Крепость наша стояла на высоком месте... с одной стороны широкая поляна... оканчивалась лесом... с другой — бежала мелкая речка... Мы сидели на углу бастиона, так что в обе стороны могли видеть все». И вдруг увидели джигита на лошади. Бэла узнала его — это был Казбич; узнала и лошадь... своего отца.

Максим Максимыч заметил, что «она дрожала, как лист, и глаза се сверкали». Вывод характерен для штабс-капитана: «Ага!.. и в тебе, душенька, не молчит разбойничья кровь!» Но почему же разбойничья? Разве не естественны чувства, охватив­шие Бэлу при виде убийцы отца: ужас, ненависть, желание отомстить?

Но часовой не успел выполнить просьбу Максима Мак­симыча: он выстрелил — и промахнулся. Рассказывая об этом эпизоде, штабс-капитан снова заговорил языком привычного военного: «ссади мне этого молодца...», «мой гренадер прило­жился... бац!., мимо,— только что порох на полке вспыхнул...» (курсив мой.— Н. Д.).

Женский инстинкт оказался сильнее обиды, страха: когда вернулся Печорин, Бэла «бросилась ему на шею, и ни одной жалобы, ни одного упрека за долгое отсутствие...». По Максим Максимыч на сей раз не был так мягок, как Бэла,— появилась опасность, вполне реальная, и он чувствовал себя обязанным предупредить о ней Печорина.

Печорин отвечал на упреки штабс-капитана длинной рсчыо — в пен впервые приоткрывается его душа. <«У меня не­счастный характер»,— говорит он и признается: — «...если я причиною несчастья других, то и сам не менее несчастлив». Значит, он понимает, чтопрннес беду Аза мату и Бэле. Биогра­фии Печорина мы не знаем, но краткий эскиз своей душев­на й биографинон рисует: «В первой моей .молодости... я стал

11аслаждаться Решено всеми удовольствиями... и, разуа

удовольствия эти мне опротивели... общество мне также надое* ло... люЬовъ только раздражала мое воооражоппр и самолюбие, а сердце, осталось пусти... пауки также надоели... мне стало снуцц.о.,^». (курсив мой.— Н. Д.).

Эта исповедь напоминает то, что рассказал Пушкин об Онеги­не: «Он в первой юности своей Был жертвой бурных заблужде­ний И необузданных страстей» — но свет и светские красавицы ему надоели; пробовал читать — «как женщин, он оставил кни­ги», все ему опостылело...

Но Онегин обрел Любовь к Татьяне, хотя и поздно; он испы­тал горе, печаль, раскаянье, страсть — и расстались мы с ним на перепутье, с надеждой: может быть, жизнь его еще напол­нится...

Исповедь Печорина исключает надежду: Я надеялся, что скука не живет под черкесскими пулями, 'ТшпрадПОГ черна месяц я так привык к их жужжанию и близости смерти, что... мне стало скучнее прежнегдТ потом у что ям ото рял почти послед­нюю надежду».. Почти последнюю — ведь Рыла еще надежда на любовь чистой, юной, «дикой» девушки. «Я опять ошибся^ любовь дикарки немногим лучше любви знатной 6apj.inn... седл вй -х»ти'ГР", я ее еще люблю... я за нее отдам жизнь,— только мне с ~нею скучно...» (курсив мой.— Н. Д.).

Человек, уставший от жизни, может быть, нашел бы с Бэлой счастье до конца дней. Но Печорин устал не от жизни, а от ее отсутствия.

«ьо мне душа испорчена светом, воображение беспокойное,

сердце ненасытное; мне все мало...» — признается он, и разве за это можно его осуждать?