Печать и колокол - [74]

А вот сама Варвара Ивановна за эти десять лет сильно изменилась – увяла, постарела… Но главное, пожалуй, не в этом, хотя кому приятно стариться. Нет, не в этом главное. Тогда Варвара Ивановна пришла сюда в платье, сшитом у модной парижской портнихи, в бриллиантовом колье, в туфлях из крокодиловой кожи.

А как же иначе? Дочь известного петербургского богача и коллекционера Ивана Ферапонтовича Шлягина, жена любимца великого князя Николая Николаевича полковника Сибирцева, который вот-вот будет произведен в генералы.

Быть принятым в доме Сибирцевых считалось честью, великой честью.

Балы, журфиксы, театры, рысаки, цветы, драгоценности, круизы…

И все прахом, все растаяло, как ледяная сосулька на солнце, – положение в обществе, беззаботная жизнь, богатство, праздность… Муж убит еще в мировую войну где-то в Пинских болотах, отец в эмиграции – жив ли? – а она теперь кто? Комок глины, который каждый хам мимоходом растопчет и не глянет даже. Домоправительница у этого жулика Тарковского, который прикарманил, воспользовавшись удобным случаем, отцовское собрание древностей. И за это должна благодарить бога. Ведь ежели бы Тарковский знал, что она дочь Ивана Ферапонтовича Шлягина, ни за что бы не пригрел, побоялся бы…

«И не зря бы побоялся», – усмехнулась Варвара Ивановна.

Но что тосковать о прошлом, которое не вернешь? Надо думать о будущем.

И, работая у Тарновского, Варвара Ивановна думала об обеспеченном будущем. Долго она терпела, и вот тот самый случай, который обеспечит ее старость.

Нет, она не украла у Тарновского, она взяла то, что принадлежит ей по праву как дочери Ивана Ферапонтовича Шлягина. Так, и только так. Правда, в тайнике у Тарновского хранилась не только собственность отца Варвары Ивановны. Там еще были старинные монеты. Но что она могла сделать? Если бы она их оставила, это наверняка бы возбудило подозрение. А так все считают, что тайник опустошили налетчики.

Осторожно ступая по ковру стоптанными, заляпанными грязью туфлями, Сибирцева прошла к столику портье. Багровея от стыда за свой вид, Варвара Ивановна сказала, что хочет навести справку. Ее интересует, прибыл ли сегодня из Москвы сотрудник «АРА»[13] мистер Генри Мэйл, которому должны были заказать номер. (*)

Гладкий, откормленный портье в золотых старомодных очках окинул бесцеремонным оценивающим взглядом всю ее неказистую, жалкую фигуру в мятом, лоснящемся на швах пальто. И Варвара Ивановна вновь покраснела.

– Мистер Мэйл? Минутку… – Он перелистал страницы лежащей перед ним книги регистрации гостей. – Да, мистер Мэйл проживает в гостинице.

Варвара Ивановна сказала, что американец назначил ей встречу.

– А мадам не ошибается? – нагло спросил портье. Насколько ему известно, мистер Мэйл никого не ждет.

Нет, мадам не ошибается. Мадам уверена, что мистер Мэйл захочет ее принять.

– Вот как? – Портье в нерешительности пожевал губами и наконец спросил: – Как прикажете доложить?

– Скажите, что от Тарновского.

– От Тарновского?

– Да, он знает.

– Что ж, если мадам настаивает…

Портье позвонил по телефону, и уже через несколько минут в холл спустился секретарь мистера Мэйла, любезный и жизнерадостный молодой человек в мохнатом костюме. Он проводил Варвару Ивановну в номер, где остановился американец.

Номер был большой, трехкомнатный, с зимним садом. Точно такой же номер снимал здесь Павел. Нет, не такой же, а именно этот.

Но вот и мистер Мэйл, пожилой, седоватый, с внимательными серыми глазами и обаятельной улыбкой человека, никогда не знавшего голода, холода и унижений.

Улыбка означала, что мистер Мэйл счастлив видеть Варвару Ивановну, хотя и не имеет чести ее знать, что он доволен жизнью, своим секретарем и предстоящей беседой.

– Мне передали, что вы хотите меня видеть. Я к вашим услугам.

Мистер Мэйл настолько хорошо владел русским, что переводчик им не требовался. Это устраивало обоих: уж слишком деликатной была тема предстоящей беседы.

– Я вас слушаю.

Варвара Ивановна откашлялась, как неопытный оратор перед ответственным выступлением.

– Одиннадцать лет назад, господин Мэйл, вы изъявляли желание приобрести вышитый шелком портрет первого российского солдата, а также некоторые другие экспонаты из собрания Шлягина, – неуверенно начала она, когда секретарь вышел. – Теперь, как вам уже известно из письма моего доверителя, которое было передано вам в Москве, вы имеете возможность осуществить эту сделку, если, разумеется, предложенная вами цена будет приемлемой.

– Для кого приемлемой? – пошутил Мэйл, ослепляя Варвару Ивановну своей неотразимой улыбкой.

– Для моего доверителя, понятно, господина Тарновского.

– Что же для него приемлемо?

– Господин Тарновский оценивает портрет Бухвостова в двадцать пять тысяч долларов.

– Недурно. А сколько он хочет получить за гобелены и кружева?

– Пятнадцать тысяч. Собрание же старинных русских монет он готов уступить вам тоже всего за пятнадцать…

– Долларов?

– Да, тысяч долларов…

– Итого пятьдесят пять тысяч?

– Совершенно верно, – несколько ошеломленная получившейся суммой, подтвердила Варвара Ивановна, – пятьдесят пять тысяч долларов. Согласитесь, что господин Тарновский проявляет умеренность. Подлинная цена этих вещей по меньшей мере в четыре раза больше. Таким образом, вы сможете получить триста процентов прибыли.