Печать богини Нюйвы - [19]

Где-то через полчаса Тане со всем возможным почтением преподнесли чашку риса. У здешних робингудов и такое водилось.

К тому моменту, когда предводитель Лю справился со всеми своими командирскими обязанностями и вернулся к небесной деве, та уже какое-то время тихонько роняла слезы в рис. Умывшись и пригревшись возле костра, Татьяна вдруг полностью и целиком осознала весь ужас своего положения. И, говоря фигурально, схватилась за голову, а потом и не фигурально тоже. Рассудок перестал отгораживаться от ужасной правды, плотина рухнула, и душу девушки затопило горькое море безнадежности.

Лю Дзы явно хотел сказать что-то другое, но, увидев, как мелко вздрагивают узкие плечики небесной гостьи, вдруг присел рядом и спросил:

– Да ты что, сестренка? Кто тебя обидел?

И тут Татьяну прорвало. Она уткнулась носом в твердое плечо, обтянутое шелковым халатом, и разрыдалась в голос:

– Мы… Я… Все пропало! Мы же ничего плохого не хотели, правда! Только билеты в Сан-Франциско – и все. И эти фигурки… эти рыбки… Из-за них так вышло, я уверена. А теперь сестру увели, рыбку украли и…

– Какую сестру? – быстро переспросил мятежник.

Таня по-рыбьи хватанула воздуха, практически задыхаясь от слез.

– Мою единственную сестру, – громко хлюпнула она носом и поистине нечеловеческим усилием воли запретила себе рассказать Лю Дзы всю правду как на духу. Искушение было велико, но горький жизненный опыт подсказывал не доверяться первому встречному разбойнику, даже если он добрый, обаятельный и… милый. Потом локти кусать будет поздно.

– Она – небесная лиса. А этот скотина Шао обманом увел ее куда-то, а может… – Татьяна зарыдала еще пуще. – Может, он даже убил ее! И рыбку мою потом украл! И как же я без Люси? Где она? Как мы вернемся обратно? Пропала я, совсем пропала.

Не поняв и половины из сказанного, командир Лю так жалостливо погладил Таню по волосам, что вызвал новый приступ истерики. В плане порыдать небесные девы мало чем отличались от земных.

– Не плачь, сестренка… Тьян Ню[17], не горюй. Чем смогу – помогу и тебе, и твоей сестрице, – пообещал он и принялся вытирать мокрые от слез щеки пришелицы тончайшим платочком с вышитыми шелком уточками, жертвуя единственным абсолютно чистым предметом своего гардероба. Яшмовый Владыка по идее должен был оценить этакую щедрость.

– Как, говоришь, твою сестричку зовут? Лю Си?

Люси

Дочиста обглоданная куриная кость ударилась о прутья решетки и отскочила, свалившись на пол. Люся чуть не зарычала от досады, проводив бесценный кусок еды пылающим взглядом. Но сил на рычание уже не осталось. Да что там! Даже голову с соломы не приподнять. Третьи сутки без пищи и воды практически доконали Людмилу. Даже ее несгибаемая уверенность в собственной удаче и живучести дала трещину. На самом деле она уже почти не верила, что сумеет выбраться из клетки, а не закончит жизнь здесь, на соломе, взаперти, выставленная на потеху пьяным клиентам местного борделя.

Поначалу, когда ее только притащили сюда и заперли в клетку, Люся и впрямь рычала и бранилась, как настоящая лиса, бросаясь на прутья и дергая решетку. Раз сочли лисицей, так пусть убедятся – заперев ее, добра не жди! Она рвалась на волю и бесновалась, до помрачения боясь, что сейчас ее продадут какому-нибудь желтомордому бугаю и используют, как бы помягче сказать, по назначению. Но вскоре девушка поняла, что эти страхи были беспочвенны и даже наивны. Охотников испытать на себе лисьи чары не нашлось, да и купили ее не для проституции, а как диковинку, приманку для богатеев, одновременно возбуждающую любопытство и щекочущую нервы. Звание небесной лисы сыграло с Люсей злую шутку: ее не только выставили на погляд, но еще и не кормили при этом! Само собой, небесные лисы, наверное, людскую пищу и не едят, исключительно мужской жизненной силой питаются, но хоть корку-то какую могли бросить, сволочи! Хотя бы воды налили в плошечку!

Но в представлении древних китайцев чудо-зверь в пище и воде не нуждался, и Люся рисковала из небесной лисицы быстро стать лисой дохлой. Ради забавы посетители иногда бросали в клетку кости, и по утрам, когда жизнь в борделе замирала, девушка тихонько грызла подачки. Но по сравнению с жаждой голод ее почти не волновал. Без еды какое-то время прожить можно, сестрам случалось голодать, и подолгу, так что три-четыре дня вынужденного поста – не самое страшное. Но вот вода…

У Люси потрескались губы и нёбо, распух язык, воспалились глаза, в ушах постоянно звенело, зрение отказывало, а сознание меркло все чаще. Оставалось лишь разодрать зубами собственное запястье и попробовать напиться своей крови, но а дальше-то что? Несмотря на все просьбы и мольбы, китайцы оставались глухи. И в какой-то страшный миг Людмила вдруг отчетливо вспомнила отцовские сказки, особенно те, где говорилось о чудесных свойствах лисьей печени. И поняла – сволочные китаезы решили заморить ее голодом именно в расчете разжиться свежей печенкой. Убить – побоялись, а так вроде бы сама сдохла и никто не виноват, верно?

Отчаяние накрывало Люсю темным и пыльным мешком, душило, забивало глаза и глотку, словно она тонула в зыбучих песках. Надежды выбраться у нее не осталось. Совсем. И разве что одна только мысль о сестре пока держала девушку по эту сторону жизни.