Печальные странствия Льва Бебенина - [19]

…Когда через четыре страшных часа Беба подходил к юрте рыбака Кудуспая, рыбак догадался, что идет полупомешанный человек. Но казах Кудуспай остался у костра, рядом с которым стояли чайник и приготовленные пиалы, и только сказал:

– Здравствуй!

Жаркая пелена с глаз отлегла. Рядом был человек. Но он не стал рассматривать казаха в фетровой шляпе и полосатом костюме хэбэ, который действует на всех широтах Союза, не стал рассматривать его изрезанное морщинами заурядное узкоглазое лицо, он увидел чайник.

– Воды, – сказал он, – воды!

– Чай, – мягко сказал Кудуспай. – Давно вскипятил, давно жду.

– Почему ждешь? – вскинулся Беба и уставился на казаха воспаленными от солнца и дикой подозрительности глазами.

– В степи далеко видно. Думал, идет Николай.

– Какой еще Николай?

– На аэродроме который. Который твой самолет встречал.

– Нет его, – горько усмехнулся Бебенин. – Он в землю ушел, гад.

– Не в землю. На этот… под крышу, в общем. Под камышовой крышей прохладно. Бак там с водой. Наверно, сразу заснул. Он как каменный спит. Такой человек.

Беба захохотал.

– Сядь в тень, – сказал Кудуспай. – Пей чай. Потом спи. В юрте прохладно.

Но Бебу бил истерический смех, который сменился слезами. После слез он позволил, как ребенка, отвести себя в юрту.

– Пей чай, – повторил Кудуспай. – Потом спи. Завтра отвезу в поселок. Ты в командировку?

– В командировку, – сказал Беба и начал жадно хлебать зеленую жидкость.

Он пил ее за пиалой пиалу, и казах вначале наливал только ему, а когда Беба потянулся за сигаретой, налил и себе.

– Где поселок? – спросил он. – Куда я, к черту, летел?

– Там! – махнул рукой Кудуспай. – Как летел, если не знаешь?

– Так.

– Чтобы в поселок, надо обратно на аэродром. Туда вечером приходит машина.

– Нет! – вздрогнул Беба, вспомнив свой переход.

– Моя юрта – твоя юрта, – подумав, сказал казах. – Живи. Я катер жду, а то бы отвез на лодке. Мой катер продукты привозит, рыбу увозит. Будь гостем. Я один. Я и верблюд. Чай есть. Мука есть. Папиросы есть. Соль есть. Рыбу ловлю сам. Будь гостем юрты.

– Что за поселок?

– Таджак. Он был… раньше поселок. Отошло море. Закрыли порт. Только старожилы остались.

– Казахи?

– Есть русские. Это… религия старая. Они все такие… Староверы.

– Какие?

– Как Николай. Очень тяжелые. Ух, скупые! – Кудуспай рассмеялся.

– Почему скупые?

– Осторожные очень. Себе не верят. Казах не такой. Казах – легкий человек.

– Ты где научился по-русски?

– В армии был. Почему научился? Давно знал.

– Поживу у тебя! – произнес Бебенин.

21

Юрта стояла в километре от берега, на границе песка и глины. Потрескавшейся глиной лежала уходящая на юг степь; на север шел вначале кустарник, затем песок, затем море.

Ночью песок был прохладен и сух, и по нему шло интенсивное движение водяных змей, черепах, которые из редких пустынных зарослей отправлялись к морю. Утром они возвращались обратно.

Когда Кудуспай и Бебенин шли к лодке, им встречались эти черепахи, и Беба постигал эти встречи с наивным любопытством дикаря-горожанина. В эту минуту он просто позабыл о килограммовом куске золота, валяющемся в углу Кудуспаевой юрты, в обшарпанной туристской сумке. О том, что Кудуспай мог в сумку заглянуть, не приходило в голову. Казах был немногословен и неизменно ровен. Он ловил рыбу, вялил ее, и раз в десять дней к нему приходила моторка с западного берега. Там работали мощные буровые бригады, тянулась нитка газопровода, строились компрессорные станции, шла индустриальная жизнь, которой вскоре суждено было сгинуть, оставив после себя следы путаных усть-уртских автодорог, гудящие здания компрессорных станций и спрятанный в землю газопровод.

Блаженны были минуты, когда над Аралом прорезалась тонкая полоска рассвета, и они шли по холодному песку, и вода была холодна, и прохладны рукоятки весел. Они гребли в море по одному Кудуспаю известным приметам, и, когда они доходили до сетей, выползал краешек солнца. Потом все громадное красное солнце зависало над морем. К возвращению начиналась жара.

Желтый аральский судак, серебристый жерех, чье мясо может поспорить с осетриной, огромные лупоглазые сазаны и пивная рыбка-шемайка шли в сети.

В море Кудуспай оживлялся. Он шутил, насвистывал и разговаривал с рыбой. И Бебенин был счастлив в эти минуты. Однажды, когда они остановились на перекур на якоре и взошедшее, еще нежаркое солнце делало Аральское море зеленым, когда вкус «Беломора» был особенно острым, Кудуспай сказал:

– Я казах рода Кудай. Мы всегда были рыбаки и охотники.

– А сейчас?

– Весь западный берег Арала я знаю как свою ладонь. Я и мой верблюд. Летом я рыбачу, зимой мы с верблюдом идем вдоль Усть-Урта. Там много моих землянок. Замыкаем мы круг на восточном берегу. Штук двести лисиц, штук десять волков – столько шкур сдает Кудуспай.

– А сейчас? Здесь ты зачем?

– Я ловлю рыбу для экспедиции, кто в колхозе, старики мои в степи пастухами.

«Старики», – тревожно шевельнулось в мозгу Бебы. Он представил себе стариков в бараньих шубах. «В Средней Азии живут среднеазиаты».

22

Тучи над прииском шли так низко, что, казалось, пропарывали брюхо о верхушки желтеющих лиственниц. Из этих прорезов лилась вода: ледяной нескончаемый дождик. Дождик шел на тайгу, превращал дорогу в непроходимые даже для гусениц препятствия, туманом висел над рекой и поселком.